Первый человек в Риме

— Я хочу пойти на обед в честь Кассия Оратора.

— Ты не можешь пойти.

— Почему?

— Потому, Юлилла, — терпеливо стал он ей объяснять, — что это не та вечеринка, которую одобрил бы твой отец. И супруги, которые там будут, — это женщины того сорта, которых твой отец тоже не одобрил бы.

— Но я больше не подчиняюсь отцу и могу делать все, что захочу.

— Это не так, и ты это знаешь. Ты перешла из рук отца в мои руки. И я говорю, что ты не пойдешь.

Не говоря ни слова, Юлилла подобрала с пола одежду, набросила халат на свое тонкое тело. Потом повернулась и вышла из комнаты.

— Как угодно! — крикнул ей вслед Сулла.

Утром она была холодна с ним. Он не обращал на это внимания, а когда он уходил на званый обед, ее нигде нельзя было найти.

— Избалованная девчонка, — буркнул он.

Размолвка должна бы позабавить его. Но ему было невесело. Печаль поднималась откуда-то из глубины, гораздо глубже того пространства, которое занимала Юлилла. Его совсем не прельщала перспектива обедать в богатом особняке аукциониста Квинта Грания, который устраивал этот обед. Когда он получил приглашение, то был по-глупому доволен, расценив его как предложение наладить дружеские отношения в кругу молодых сенаторов. Потом он услышал всякие сплетни о таких пирушках и понял, что его пригласили из-за его темного прошлого. Это должно будет придать экзотики и развлечь аристократов.

Теперь, направляясь на эту вечеринку, он понял, в какую ловушку он попал, женившись на Юлилле и пополнив ряды своей ровни. Да, это была ловушка. И пока он живет в Риме, из нее не вырваться. Хорошо Крассу Оратору — он-то мог безнаказанно посещать вечеринки, устраиваемые исключительно для того, чтобы бросать вызов эдикту его отца, регулирующему государственные расходы. Красс ничем не рисковал. Он легко позволял себе роскошь вести себя вульгарно и благоволить к таким выскочкам, как аукционист Квинт Граний.

Войдя в просторный триклиний Квинта Грания, Сулла увидел Колубру, улыбающуюся ему поверх позолоченного бокала. Она призывно похлопала по сиденью рядом с собой. «Это правда, я здесь как посмешище», — подумал он, широко улыбнулся Колубре и отдал себя в руки подобострастных рабов. Никаких интимностей!

Зал был набит обеденными ложами — шестьдесят гостей будут возлежать на них, чтобы отпраздновать вступление Красса Оратора в Народный трибунат. Но, подумал Сулла, садясь рядом с Колуброй, Квинт Граний понятия не имеет, как устраивать настоящую вечеринку.

Когда шесть часов спустя он уходил — что означало, что он ушел значительно раньше других гостей, — он был пьян. Его настроение скакало от принятия своей участи до черной депрессии, в которую он, вступив в общество, положенное ему по праву рождения, надеялся больше никогда не впадать. Он чувствовал себя разбитым, обессиленным и — невыносимо одиноким. Всем своим сердцем, всем телом он жаждал подходящей, любящей компании, кого-то, с кем можно от души посмеяться. Друга, свободного от скрытых мотивов. Кого-то, кто будет полностью принадлежать ему. Кого-то с черными глазами, черными кудрями и самой восхитительной попкой в мире.

Он шел быстро, словно на крыльях летел всю дорогу до квартиры Скилакса-актера, запрещая себе думать, какой опасности себя подвергает, куда может завести его эта дорога, как это было опрометчиво, как глупо, как… а, все равно! Скилакс будет там. Придется сидеть, хлебать разбавленное вино и болтать со Скилаксом о пустяках, поедая глазами его мальчика. Никто не сможет сказать ни слова. Невинный визит, ничего больше.

Но Фортуна продолжала ему улыбаться. Метробий был один, оставленный в наказание, а Скилакс уехал навестить друзей в Антий. Метробий был один! Как он рад был снова увидеть его! Суллу переполняли любовь, голод, страсть, горе.

Насытившись, он посадил мальчика на колени, прижал к себе и чуть не заплакал.

— Я слишком много времени провел в этом мире, — сказал он. — О боги, как же я скучал по нему!

— Как я скучал по тебе! — сказал мальчик, прижимаясь к Сулле.

Они молчали. Метробий чувствовал конвульсивные всхлипывания Суллы у своей щеки, ему очень хотелось почувствовать слезы Суллы. Но он знал, что слез не будет.

— В чем дело, дорогой Луций Корнелий? — спросил он.

— Мне все обрыдло, — ответил Сулла. Казалось, голос звучит откуда-то со стороны. — Эти аристократы, сенаторы — такие ханжи, такие ужасно тупые! Хорошая форма и хорошие манеры на людях, а потом, украдкой, — грязные удовольствия. Всякий раз, когда они думают, что их не видят. Сегодня мне было особенно тошно скрывать свое презрение.

— Я думал, что ты будешь счастлив, — заметил Метробий не без удовольствия.

— Я тоже так думал, — отозвался Сулла, скривив губы, и снова замолчал.

— Почему ты сегодня пришел?

— О, я ходил на званый обед.

— Не понравилось?

— Тебе тоже не понравилось бы, дорогой мой. По их меркам, вечеринка имела потрясающий успех. А мне хотелось ржать им в физиономии. А потом, по дороге домой, я понял, что мне не с кем разделить свое ярмо. Я совершенно одинок!

— А я? — воскликнул Метробий и выпрямился на коленях у Суллы. — Ты ничего не хочешь мне рассказать?