Первый человек в Риме

— Рыба редко встречается на столах комиков. Позволь сказать тебе, молодой Метробий, что любой гастрономический олух в высшем обществе Рима приходит в экстаз при одной только мысли об этой рыбе из Тибра. Она водится между Деревянным и Эмилиевым мостами, омывая свои чешуйчатые бока в сточных водах. Она так наедается римского дерьма, что на крючки не обращает внимания. Она пахнет дерьмом и на вкус как дерьмо. Ешь ее, и такое впечатление, что ешь дерьмо. Но Квинт Граний и Красс Оратор восхищались и пускали слюни, словно это смесь нектара и амброзии, а не питающийся дерьмом пресноводный окунь!

Метробий больше не мог слушать. Его чуть не вырвало.

— Хорошо сказано! — воскликнул Сулла и рассмеялся. — Ох, если б ты только их видел, всех этих напыщенных дураков! Называют себя лучшими и самыми утонченными представителями Рима, а у самих дерьмо с подбородков капает. — Он замолчал, со свистом вдохнул воздух. — Еще раз я этого не вынесу. Ни одного часа. — Он опять помолчал. — Я пьян. Эти Сатурналии были ужасны.

— Сатурналии ужасны?!

— Скучные, ужасные… все равно как назови. Другой слой высшего общества, конечно, чем гости на пирушке Красса Оратора, но такой же никудышный. Скучный. Скучный, скучный, скучный! — Он пожал плечами. — Ладно. В следующем году я буду в Нумидии, и у меня будет стоящее дело. Я не могу ждать! Рим без тебя — без моих старых друзей… я не могу этого вынести. — Дрожь пробежала по его телу. — Я пьян, Метробий. Мне нельзя здесь находиться. Но если бы ты знал, как мне хорошо здесь!

— Я знаю только одно: я счастлив, что ты пришел, — громко сказал Метробий.

— У тебя ломается голос! — удивился Сулла.

— Пора. Мне уже семнадцать, Луций Корнелий. К счастью, для моего возраста я маленького роста, а Скилакс специально тренировал меня, чтобы у меня был высокий голос. Но теперь иногда я забываюсь. Становится все труднее контролировать. Скоро мне нужно будет бриться.

— Семнадцать!

Метробий соскользнул с колен Суллы и стоял, глядя на него с грустью, потом протянул руки:

— Послушай! Останься со мной еще немного. До рассвета можешь пойти домой.

Сулла неохотно поднялся.

— Я останусь, но только на этот раз. Больше я не приду, — сказал он.

— Знаю. — Метробий поднял руку гостя и положил себе на плечо. — В следующем году ты будешь счастлив в Нумидии.

ГОД ЧЕТВЕРТЫЙ (107 Г. ДО P. X.) КОНСУЛЬСТВО ЛУЦИЯ КАССИЯ ЛОНГИНА И ГАЯ МАРИЯ (I)

Никогда еще консульство не имело такого значения для человека, избранного на эту должность, как для Гая Мария — его первый срок. Он направился на инаугурацию в первый день нового года, твердо зная, что предзнаменования — а ночью он следил за знаками небес — не вызывают никаких сомнений и что его белый жертвенный бык наелся одурманивающего корма. Торжественный и отчужденный, Гай Марий стоял там перед всеми — консул с головы до пят: великолепного высокого роста, намного более аристократичный, чем любой из окружавших его в это свежее раннее утро. Старший консул, Луций Кассий Лонгин, низкорослый, коренастый, в тоге выглядел довольно жалко и совершенно терялся в тени своего младшего коллеги.

И наконец появился Луций Корнелий Сулла — теперь тоже сенатор, с широкой пурпурной полосой на правом плече туники, личный квестор консула Гая Мария.

Хотя у Мария не было фасций на январь, — эти перевязанные лиловой тесьмой пучки прутьев до февральских календ являются принадлежностью старшего консула Кассия, — тем не менее он созвал Сенат на следующий же день.

— В настоящий момент, — обратился он к сенаторам, которые решили явиться почти все, поскольку не доверяли Марию, — Рим вынужден вести войну на три фронта, и, следовательно, в Испании сейчас мы драться не можем. Нам нужны войска, чтобы сражаться с царем Югуртой в Нумидии, со скордисками — в Македонии и с германцами — в Галлии. За пятнадцать лет, миновавших со дня смерти Гая Гракха, мы потеряли на полях сражений шестьдесят тысяч римских солдат. Еще тысячи уже не годятся для военной службы. Я повторяю, почтенные сенаторы: прошло всего пятнадцать лет. Это даже не половина жизни одного поколения.

Палата молчала. Среди присутствовавших находился Марк Юний Силан, который чуть менее двух лет назад потерял более трети названного количества солдат — и все еще оправдывался от обвинений в измене. До сих пор никто не осмеливался во всеуслышание назвать эту ужасную цифру в стенах Палаты. И все же присутствующие хорошо знали, что данные, приводимые сейчас Марием, даже немного занижены. Сенаторов просто поразило, что он осмелился произнести все это вслух — на четкой, звучной латыни.