Первый гром и первая любовь

Дина опрометью бросилась бежать в горку, она увидела знакомую грушу. Значит, ушла недалеко, вот кончится сад, а там на пригорке и дом. Нужно торопиться, до прихода детей немножко прибрать.

Оставшись вдвоем, Петренко и Грудский снова переглянулись и дружно захохотали.

- Ну и деваха! - сказал Грудский. - Ее самое еще нянчить надо. Ты давай жми за хлебом, а я пойду в бригады. Ты уж помоги ей сегодня. Первый день, зашьется...

- Да ну ее, очкариху скаженную, - добродушно отозвался Петренко.

...Когда Дина подошла к дому, во дворе уже были дети. Она остановилась, с любопытством и некоторой опаской наблюдая за ними.

Какие же все грязные, обросшие, совсем непохожи на тех, с бантиками, челочками, детей, которых прогуливали в скверах, парке и на бульваре Одессы...

Детей было немного, десять-двенадцать, мальчики, девочки в грязных рубашонках ползали по траве.

На поваленной колоде расселись старшие дети с унылыми лицами маленьких старичков. У калитки собралось несколько женщин. Они тихо переговаривались.

Вдруг что-то теплое, живое коснулось ее ноги. Головастый малыш с тонкой шеей и оттопыренными ушами быстро передвигался на четвереньках, дергая свежую траву и запихивая ее в рот. Зеленая слюна стекала по его грязному подбородку.

Дина не знала правил педагогики и гигиены, но она твердо знала одно: нельзя есть зелень!

- Плюнь, сейчас же плюнь! - закричала она. - Нельзя есть траву!

Ее крик вызвал настоящий переполох. Дети, сидевшие на колоде, вскочили и сбились в кучу, а малыш зашелся таким громовым ревом, точно он уже отравился. Ревя, он пополз к женщинам. И получилось так, что женщины, дети и ревущий малыш сгрудились против Дины, бросая на нее недоверчивые и даже враждебные взгляды.

- Но ведь нельзя есть траву, - оправдываясь, сказала Дина. Она сама готова была зареветь от обиды.

- А что им исты? Все ж погорело! - злобно сказала высокая старуха с впалыми щеками.

И тут заговорили все разом о засухе, голоде, о том, что богом проклят их колхоз, одно несчастье за другим: сперва коров кто-то потравил, потом конюшню подожгли, погибли лошади, а теперь эта страшная засуха - чисто божья кара...

Дина слушала, не зная, что отвечать, но, когда высокая старуха снова повторила "божья кара", Дина возмутилась:

- Да что за ерунда? За что кара? За справедливость? Почему вы говорите, что бог проклял колхоз? А помещиков, кулаков, которые обдирали бедных людей, он не проклинал?

Она звонко, убежденно повторяла то, чему ее учили в школе, в чем она была уверена...

- Есть охота... Дашь нам есть? - вдруг тихонько спросила худенькая беленькая девочка и доверчиво прикоснулась к Дининой руке.

На Дину смотрели большие, с темными ресницами, голубые глаза, у девочки была прозрачная, почти светящаяся кожа, длинные нечесаные льняные волосы.

- Конечно, конечно, - торопливо ответила Дина. - Тебя как зовут? спросила она девочку.

- Ганка... Дашь поесть?

- Да, да, должны привезти продукты... Обязательно... Уже немного есть... я только не успела, - она говорила сбивчиво, запинаясь, потому что знала - виновата, очень виновата перед этими женщинами и голодными детьми. Тряслась от страха и не сделала самого необходимого.

Между тем двор наполнялся детьми. Хмурый старик привел тоненького, бледного мальчика в длинных холщовых штанишках, мальчик ухватился за жилистую руку старика и не отпускал ее.

- Иди к нам, - позвала Дина. - Это ваш внук?

Мальчик сделал маленький шажок вперед, но оторваться от старика не решался.

Женщины сочувственно покачивали головами. Старик молча высвободился, не говоря ни слова, повернулся и ушел. Мальчик поглядел ему вслед, но догонять не посмел. Дина хотела спросить, кто этот старик, но тут увидела совсем маленькую девочку, которая спала на траве под забором.

- Нехай спит, - остановила ее молодая женщина с горящими глазами, блеск их был болезненным или совсем безумным, - це Олеся, сиротинка, нехай спит...

- На земле? - возразила Дина.

Женщина, приблизившись и вперив в Дину свои страшные глаза, вдруг спросила:

- Не брешешь? Им дадут есть? Это правда?

- Ну конечно, - невольно отступив, сказала Дина, - я обещаю, честное комсомольское.

- Э, что там ваши обещанки, хватает нам обещанок. Мы, дивчина, с голодухи ох и лютуем, ты нам не бреши, дивчинка, худо будет тебе.

- Одчепись ты, Павла... на што пугать дивчину? - вступилась за Дину немолодая крестьянка с добрым лицом и круглыми глазами.

- А ты зачем тут? - озлилась Павла. - Не одарил тебя Степан дитем, так ходишь на чужих заришься? Уходи!

- Ох, и зла же ты, Павла! Чем коришь? Не твоя ли вина, что...

Она не закончила, слезы помешали. "Господи, - думала Дина, - о чем они? У них тут своя жизнь, свои обиды и секреты..."

Девочка, что лежала под забором, проснулась. Не открывая глаз, она застонала:

- Хлеба, хлеба...

Потом села и потерла маленькими кулачками глаза. Все у нее было маленьким - кулачки, босые грязные ножонки с крохотными пальчиками, и удивительным показалось Дине, что она умеет говорить и плакать. Остальные дети тоже заплакали и стали просить хлеба.

Дина заметалась, хотела броситься в дом, стала уговаривать детей.