Первый из могикан

— Значит, отбились бабы, — хрипло констатировал Гойко. Он отдышался первым, но все еще не торопился подняться на ноги — так и сидел на снегу, очумело крутя головой и оглядывая пейзаж с незнакомым прежде умилением во взоре. — Ну и ну. Не ожидал…

С ним согласились, но больше кивками и междометиями — разговаривать еще не могли. Дышали, стонали, исходили слюной, мычали и отплевывались. Гриша Малинин, выкарабкавшийся на поверхность второй раз подряд, лежал ничком и алчно грыз снег.

И прошло немало времени, прежде чем возник и был высказан естественный вопрос:

— А дальше… что?

— Это ты насчет чего? — спросил дядя Лева.

— Насчет всего.

— Дальше мы, по-моему, жить будем, есть такое мнение. Тебе этого мало? Мне пока в самый раз. Остальное — мелочи.

— А я как раз о мелочах… В лагерь вернемся, или как? Дальше-то что? Решать надо! Так, что ли, и останемся здесь жить? Помрем ведь. Весну и лето еще продержимся, а потом — привет… Патроны кончатся, и околевай после с голоду, да? Ничего себе мелочи!..

— Есть предложения? — с любопытством спросил Лашезин.

— Пока нет. То есть только одно предложение: подумать и решить. Оставаться жить в этих краях нельзя. Кто как, а я пас. Уходить надо.

— Куда это уходить? — осведомился Гойко. — В цивилизацию? К бабам? Мы вне закона, забыл? Каяться приползешь? Давай, они примут. Авось и до ближайшей стенки помогут дойти.

Кто-то поддакнул. На периферии лежбища словесно оскорбили Первоматерь. Гриша Малинин, уже давно перевернувшийся с живота на спину и сладко жмурящийся от солнца, как переживший зиму драный кот, подал голос в том смысле, что добровольно сдавшихся могут и помиловать. Не амнистировать, нет, но хотя бы не взять сразу к ногтю. Очень вероятно, что рабочая сила поднимется в цене. Если договориться меж собой и на допросах дружно валить убийство лагерных охранниц на умерших, то…

— Я в лагерь больше не сяду, — отрезал Гойко.

— Таки совсем плохо было? — спросил простуженным дискантом молчавший прежде Абрам Вайсброт. — Разве ж ты там работал больше, чем здесь?

— Допустим, нет! Я и обедал там каждый день, и ужинал, ну и что? Сказано, не вернусь! Лучше сдохну.

— Прямо здесь?

— Что?.. А, нет. Это верно, что выбираться надо. Поближе к людям, подальше от медведей. Если уж жить в лесу, то гораздо южнее… А можно и не в лесу. Мало ли всяких бродит…

— Так то нелегалы, — возразил кто-то, не подумав. — Их ловят.

— А мы, выходит, легалы? Поймают — шлепнут за милую душу. Значит, надо, чтобы не поймали, вот и все.

— В городе?!

Гойко помедлил, шевеля губами.

— Можно и в городе, — сказал он наконец, — только это не лучший вариант. Это жить, вроде как крыса. Дождемся либо дуста, либо фокстерьера. Как насчет гор где-нибудь на юге? Кавказ или Алтай, а?.. Оборудуем в горах базу, и не одну, и будем, когда надо, спускаться на равнину…

— Набеги, что ли, устраивать?

— Почему нет? Достанем настоящее оружие и не будем очень уж наглеть. Проживем!

— Ты до Алтая таки доберись сначала, — посоветовал Вайсброт. — Ты сначала отсюда выберись…

— А по реке, когда вскроется? — подал голос Гриша и сам же немедленно отверг идею: — Нет, не то… Против течения, да там еще пороги… Пупки надорвем, а не выгребем.

— Пешком по тайге, — высказался Прон Халтюпкин. — И уходить надо чем скорее, тем лучше, пока наст держит. Завтра, а то и прямо сегодня. Мясо — на волокуши. Растает снег — не пройдем ни в какую. Тогда уж придется лета ждать, да и летом, наверное, в болотах потопнем. Места тут неприветливые… Хорошо пойдем, так авось до снеготаяния одолеем верст пятьсот. Дальше легче будет. Может, поселок какой встретим, транспортом разживемся… Или лесника. В такой глухомани все лесники — эксмены. Неужто заложит, а?..

— Ты еще сомневаешься? Ясно, заложит. Шлепнуть его сразу…

— Ну так шлепнем, если понадобится! А уходить — надо. Хрена ли мы тут высидим?

В диспут вступали новые голоса. Лашезин отмалчивался, но внимательно слушал. Насчет дальней перспективы каждый имел свое собственное суждение, а некоторые и по два, но по крайней мере большинство высказывалось за исход из этих мест. Уже хорошо… Значит, можно не делить еду, снаряжение и оружие, а просто поставить несогласных перед фактом: либо иди со всеми, подчиняясь большинству, либо оставайся голым, и долой компромиссы.

— А ты, дядя Лева, что скажешь? — спросил Гриша, когда все немного утомились.

С точки зрения Льва Лашезина, вопрос прозвучал рановато. Вожак не по силе, не по избранию, а просто потому, что не нашлось иных явных претендентов, предпочел бы оставить за собой последнее слово.

— Уходить, — сказал он, как гвоздь вбил. — Сегодня же. И налегке.

— Без волокуш? — встрепенулся Халтюпкин, явив обликом сильно озадаченного гнома. — А мясо, что накоптили, куда?..

— Бросить.

Кто-то досадливо крякнул. Кто-то, скинув меховой колпак, шумно чесал в затылке.

— Дядя Лева, я не понял, — качая головой, сознался Гриша. — Объяснил бы ты, а?

— Пожалуйста. Шахту видишь? Здесь велась добыча руды. Как, по-твоему, руду отсюда вывозили?

— По реке.

— Ты видел на берегу что-нибудь хоть отдаленно напоминающее причальные сооружения?