Первый кубанский («Ледяной») поход

Только что мы нашли свои взводы и отделения, как послышалась команда: «Садись, справа по три, за мной» – и сотня рысью пошла к видневшейся вдали конной массе. То были два полка конной бригады генерала Эрдели: наш 1-й Офицерский кавалерийский полк и только что сформированный пятисотенный полк из казаков, елизаветинцев и мариинцев. Полки стояли в невыравненных резервных колоннах, в укрытии от противника за скирдами соломы и отдельными куренями. Наша сотня подошла к колонне и выровнялась по 1-му эскадрону. У соседнего куреня вправо виднелись наши щегольские «конвойцы», а немного подальше донские партизаны-баклановцы с их черным значком и с белой «мертвой головой и костями» на нем. Влево были елизаветинцы и мариинцы. На невысоком бугорке видно было «начальство»: генерал Эрдели со штабом, командиры полков и их ординарцы. Мы спешились.

По рядам передавались всякого рода слухи: кто-то слыхал от кого-то, а тот узнал от знакомого. Передавали, что наша пехота понесла огромные потери, завязла, ни взад, ни вперед, и что нас в пешем строю пошлют ей на поддержку. Ропот пошел: «Это как же, без патронов? Знал бы, с самого начала в Улагаевский батальон пошел бы, к пластунам; ни к черту наши командиры не годятся: как конницу нас не используют, а какие же мы вояки в пешем строю?» Надо заметить, что каждый из нас недавно сам командовал – кто взводом, а кто и сотней или дивизионом, – и каждый критически рассматривал любой приказ или распоряжение начальства. Единственно, чьи приказы никем из нас и никогда не критиковались, это приказы самого Верховного, генерала Корнилова. О том, что еще накануне не стало Верховного, мы, рядовые всадники, не знали; начальство правильно соображало, что в такой критический момент нельзя было убивать в нас веру в победу; а уверенность в победе для всех нас заключалась в самой личности Корнилова.

Бригада стояла фронтом на восток; впереди, по возвышенности, по буграм видны были одиночки и группы; то красные гуськом двигались на юг, во фланг и тыл нашей пехоте.

Но вот начальство спустилось с бугорка. От командиров полков прискакали к сотням ординарцы с приказанием: «Приготовиться к атаке в конном строю; подтянуть подпруги, осмотреть холодное оружие и выбросить из сум лишнее барахло». Подъесаул Чигрин в двух словах объяснил нам положение: неприятель крупными силами, двигаясь с севера, из Садов, стремится выйти во фланг и тыл нашей пехоте; конной бригаде приказано разбить эту группу противника и ликвидировать обход, грозящий пехоте.

Наступал момент, о котором каждый из нас мечтал с раннего возраста, – атака в конном строю и рубка противника. Подтянув подпругу у моего горячего и не совсем послушного коня и проверив, легко ли шашка выскакивает из ножен, я огляделся. Взвод был готов. По совету бывавших уже в конных атаках офицеров – подъесаулов Чигрина, Помазанова и Перекотия – мы оставили наши «кожухи» и бурки под скирдою и в строй стали налегке. Опять команда: «По коням; садись» – и взвод выравнялся по соседям-юнкерам. Правее нас выстраивался 1-й эскадрон; левее виднелись густые ряды елизаветинцев и мариинцев. Передние сотни сразу же построили двухшереножный развернутый фронт; кто был во второй линии, не знаю, но кто-то был. При этом построении мы высунулись из-под закрытия, и со стороны красных затакали довольно редкие выстрелы; пули запели у нас над головами. До неприятеля в этот момент было шагов с тысячу.

Командир сотни, гвардеец полковник Рашпиль, выехал на уставную дистанцию вперед, повернулся в седле и, указывая в сторону противника, скомандовал: «Сотня в атаку – шашки вон – рысью – марш!» – и сразу же поднял своего большого гнедого коня в свободную рысь, сверкнули наши шашки, и сотня двинулась за своим командиром.

Первое время мы шли по твердому грунту, и наши кони охотно и легко следовали за бывшими впереди взводными командирами. Мой Азият (Азиятом его перекрестили казаки за его горячность и тенденцию куснуть соседнего коня) вообще не терпел кого-либо впереди, и мне трудно было сдерживать его порыв вперед. Злился я на него ужасно: негодуя на сдерживающий повод, он уклонялся то вправо, то влево и ломал строй. На этого коня и двух рук было мало, а тут ведь в правой руке была шашка; как я не отрубил себе ухо, не знаю. Еще более негодовали на меня мои соседи, прапорщик Кадушкин[307] слева и подъесаул Помазанов справа.

Направление нашей атаки было с запада на восток. Мы быстрою рысью сближались с неприятелем. Видно было, как одиночные люди и небольшие группы, двигавшиеся по возвышенности к югу, останавливались и поворачивали фронт в нашу сторону, на запад. Огонь противника был редким, но пули уже находили случайные жертвы в наших рядах.