Первый кубанский («Ледяной») поход

Смерть генерала Корнилова и потеря 2/3 боевого состава тяжело отразились на духе армии. Этому еще способствовали разговоры и критика действий командующего со стороны некоторых членов Кубанской Рады, заговоривших о распылении по станицам. 2 апреля было приказано сократить обозы, оставить часть раненых, батареям испортить по два своих орудия и остаться при двух. Но потом нашей приказано оставить одно и, по возможности, прислугу третьего орудия посадить на лошадей, для прикомандирования орудия к 3-й конной бригаде.

1-е орудие составили орудие и ящик штабс-капитана Шперлинга; 3-е и 4-е составили 2-е орудие поручика Казанли и ящик под командой капитана Сапежко[383], а 3-е орудие есаула Золотарева пошло в конную бригаду, куда выступило вечером по дороге на станицу Тимашевскую, где на железнодорожном мосту колонна попала под огонь, и по приказанию генерала Эрдели орудие было брошено, о чем было приказано еще до выхода. Сняв замок и панораму, артиллеристы присоединились к штабу бригады.

Бой под Медведовской[384]

31 марта не стало генерала Корнилова. Осиротелая горсточка бойцов – первых добровольцев еще по инерции атаковала красный Екатеринодар. Один против ста, одна шрапнель против тысячи и один патрон пулемета или винтовки – против десяти тысяч. Из старших начальников почти все были убиты или ранены. В ротах оставалось по нескольку стрелков.

За стеной кожевенных заводов залегли несколько десятков юнкеров и чинов Офицерского полка. Пулеметы матросов со стороны казарм били неумолчно, туча листьев неслась, сбиваемая пулями. На батарее полковника Миончинского осталось 4 гранаты, и нечем было поддержать редкую цепочку партизан и корниловцев, окопавшуюся впереди батареи. В дыму разрывов бризантных гранат и шрапнелей неиствовавших красных бронепоездов лежали на земле последние добровольцы, дожидаясь приказа о решительном штурме или смерти.

На левом фланге, в редких перелесках фруктовых садов, все чаще и ближе лязгали винтовки: там красные все глубже охватывали конницу генерала Эрдели, стремясь прижать всю армию к Кубани.

Такова была обстановка, когда генерал Деникин решил взять на себя смелость отдать первый раз в Корниловском походе, приказ об отходе. Он решил спасти последнюю горсть добровольцев, выведя ее из окружения. Задача казалась неразрешимой, красные заняли все населенные пункты вокруг, сосредоточив броневые поезда на всех возможных переходах добровольцев через железные дороги за ночь.

Армия стянулась к немецкой колонии Гначбау, где провела тяжелый и особенно безнадежный день. Все улицы были запружены обозом раненых, во дворах ломали лафеты, колеса лишних орудий, ящики, подводы; приказано было бросить все, что возможно. Уныние царило полное.

Красные наступали с трех сторон, шрапнель била стекла в домах колонии; гранаты, вздымая бурые столбы на улицах и в огородах, разбивали повозки, калеча лошадей и добивая раненых. Темные и зловещие слухи поползли о сдаче, о бегстве, что кто-то уже бежал. В обозе была паника, кто-то застрелился.

На околице у мельниц, наскоро окопавшись, несколько сот не спавших четверо суток корниловцев, партизан, юнкеров и офицеров, почти без выстрела, одним своим присутствием, прикрывали от зверской расправы красных несколько тысяч своих раненых братьев.

Где-то тайно хоронили генерала Корнилова и его близкого соратника полковника Неженцева, командира Ударного Корниловского полка. Стоны, крики новых раненых целый день раздавались на улицах Гначбау. Мужественные сестры выбились из сил… Спускалась быстро южная весенняя ночь, еще грохотали последние очереди красных орудий. Добровольцы чудом удержались на подступах к Гначбау весь день.

Куда-то, в сгустившийся сумрак, прямо по целине в степь пошла на рысях разношерстная конница генерала Эрдели. По степной дороге, сделав ложный крюк, двинулись тяжелым уставшим шагом еще более поредевшие роты, прогремела батарея Миончинского и бесконечной лентой повозок, лошадей, быков, изможденных страданием лиц, серых окровавленных шинелей потянулся обоз и полевой лазарет армии Корнилова.

Куда идем, не знал никто. Сказали только: «Не разговаривать громко и не курить…» Тяжел был этот переход, мрачна южная ночь, охватившая спасительным покровом своим армию генерала Корнилова, но бесконечной казалась она, словно не было иной жизни, кроме грохота колес телег во мраке, сумрачных фигур соседей, зловещей мысли: завтра – смерть. Огоньки хуторов направо и налево по сторонам, далекий собачий лай слышен за много верст. Но вот встали впереди. Остановились и мы. Стояли долго… Кое-кто прилег. Крик вдали – неразборчивый. Ближе, ближе – это передача: «Батарею вперед… орудия… артиллерию…»

Штабс-капитан Шперлинг поднялся с земли, сел на коня и недовольным, как всегда со сна, голосом протянул: «Повод вправо, рысью марш…» «Артиллерию пропусти, посторонись…» – неслось по серым во мраке кучкам пехоты. Внезапно выросла железнодорожная насыпь и на темном ночном небе контуры телеграфных столбов.