Первый матч

– Нет, не бил, – ответил он, глядя куда-то на стену.

– Так зачем ты соврал? – спросил врач так терпеливо и спокойно, что стало еще противнее, еще больнее.

– Меня попросили… – выдавил Миша из непослушного, сухого, как аравийская пустыня, горла.

– И кто тебя попросил? – ВасГен привстал со своего стула.

– Я не мог отказаться, – торопливо заговорил парень. – Он спас мою бабушку и сказал, что ничего страшного не случится.

– Кто спас твою бабушку? Казанцев, что ли? Да не смеши мои тапочки! – Врач хлопнул по столу пухлой рукой.

– Я не понимаю… – Пономарев едва не плакал. – Разве не он?

– Знаешь что… – ВасГен снял очки и потер переносицу пальцем. – Ступай пока. Тебе сейчас нужно думать об игре. И, если ты хочешь, чтобы Макеев вернулся, выложись сегодня по полной. Понял?

– Но, Василий Геннадьевич…

– Я сказал «потом»! Иди и постарайся сделать все, чтобы «Медведи» победили. Так ты меня понял?

– Понял! – на этот раз бодро откликнулся Миша.

После признания все же стало легче. Не совсем, но все-таки…

Оставалось еще одно дело: поговорить с ребятами. Лучше, чтобы перед выходом на лед между ними не оставалось недоразумений.

Они выслушали его сбивчивую исповедь, и земля не дрогнула, не полетела в тартарары.

– Нормально, – сказал Кисляк, – ты запутался, с кем не бывает.

– Потом будем разбираться, – совсем как ВасГен сказал Егор. – Сейчас у нас одно общее дело. Ну что, порвем «Львов», как котят?

– Порвем! – с готовностью откликнулась команда.

И они действительно порвали. Правда, с небольшим превосходством. Три-два. Но это тоже результат. Причем отличный, учитывая ситуацию.

– Так, ребята, – заявил Щука сразу после матча, – я сейчас к Петровичу. Нужно рассказать ему про подставу. Кто-нибудь со мной?

– Ага! – дружно откликнулась команда.

– А Макеева дома нет, – послышался вдруг голос. На пороге стоял ВасГен.

– Где же он? – спросил, холодея, Миша.

– На вокзале.

* * *

Небо было свинцово-серым. Как раз в такт моему настроению. Ветер гнул ветви деревьев, швырял в лицо пыль… Я шел, подставляя лицо ветру, чувствуя, как хрустит на губах песок, и считал шаги. Вскоре между мной и этим городом, как-то незаметно, но прочно вошедшим в мою кровь, в мои кости, проляжет расстояние. Скорый поезд, перестукивая колесами на стыках шпал, увезет меня отсюда в большой город, где я затеряюсь среди миллионов таких же, как я. Где никто не заметит моего одиночества просто потому, что никому не будет до меня дела. Где я буду ходить в магазин, покупать себе кефир и батон белого хлеба и сидеть у окна, глядя, как отражается в стекле солнце, как бегут по нему капли, как застывают снежинки… День за днем. Год за годом. Я буду жить, и время будет засыпать пылью свежие сейчас раны, и они начнут рубцеваться, и я привыкну к их боли, научусь с нею жить, ощущая ее только в непогожие вечера, а еще в лунные ночи, когда крупный глаз луны будет смотреть мне прямо в душу…

Так и случится.

Я снял с плеча тяжелую сумку, в которой уместилось, в общем, все, что мне нужно. Большим хозяйством я здесь так и не обзавелся и, как показало время, правильно сделал. На часах начало пятого. Значит, до поезда еще сорок минут.

– Сергей!

Этот крик зазвенел в ушах. Я медленно обернулся.

Юля бежала ко мне по перрону, путаясь в длинной юбке.

– Сергей! Не уезжай, пожалуйста! – ее щеки покраснели, а глаза лихорадочно блестели.

Поздно, все слишком поздно.

– Мне нечего больше здесь делать, – ответил я, стараясь не встречаться с ней взглядом.

– Но я могу все объяснить…

Я улыбнулся:

– Не стоит. Если бы ты хотела мне что-то объяснить, то сделала бы это раньше. А теперь, – я пожал плечами, чувствуя в груди пустоту, – извини. И всего хорошего.

Она смотрела на меня, а по щекам медленно катились слезы.

Девочка… какая же она хрупкая, беззащитная девочка. Как жаль, что между нами все теперь кончено…

Все кончено. Юля тоже поняла это и, опустив голову, медленно пошла прочь. Я не стал ее задерживать.

До отбытия поезда оставалось полчаса.

И тут я заметил, что в дальнем конце перрона образовалось какое-то столпотворение. Кто-то кричал, кто-то свистел, и среди этого людского мельтешения замелькали лица моих ребят. Они спешили ко мне. Вся команда, полным составом.

– Сергей Петрович, пожалуйста, не уезжайте! – выпалил Егор Щукин, с трудом переводя дыхание. – Мы победили!

– Поздравляю, – ответил я сухо.

– Сергей Петрович, – вперед выступил Миша Пономарев. – Я могу все объяснить…

И этот туда же. Сговорились они, что ли? Можно лгать, предавать, а потом подробно, с красивым изложением собственных мук и неурядиц, объяснять тому, перед кем провинился, почему так поступил, стукнуть себя кулаком в грудь и получить прощение. Несложно, ведь правда?..

– Я дурак, я мразь!.. – сказал Миша, разве что не ударяя себя кулаком. – Но вы нам нужны. Не уезжайте, пожалуйста.

– На самом деле, Сергей Петрович. Мы просим, – даже с Кисляка слетела обычная насмешливость.

– Пожалуйста! – хлопнул длинными девчачьими ресницами Бакин.

– Остался один матч, но если вы уедете, мы его не выиграем, – решительно добавил Егор.