Первый особого назначения

О какой «родине» говорил этот седой барон, приехавший из Западной Германии? Может быть, он не знает, что Гриша родился в России, что здесь его настоящая родина? Степка теперь смотрел на барона с ненавистью. Так вот оно что! Немец хочет, чтобы Гриша вернулся в Германию? И, конечно, не в Германскую Демократическую Республику, а в Федеративную, в Западную, где опять по улицам городов шагают солдаты. Туда, где бывшие фашистские генералы снова строят всякие военные планы и запасаются атомными ракетами. Может быть, он хочет, чтобы Гриша — замечательный мастер — делал пушки или винтовки? Или боевые головки для ракет?.. На каком-нибудь секретном заводе, там, в Западной Германии?

И Степкино сердце забилось от радости, когда он увидел, как Гриша ответил на вопрос иностранного туриста жестом, означающим решительный отказ.

— Моя родина здесь! — добавил мастер.

— Ага, что? Получил? — прошептал Степка, все больше и больше загораясь ненавистью.

Нет, Гриша никуда не поедет. Он останется здесь. Он будет работать на советском заводе. Он будет жить в новой квартире. И никакая Западная Германия ему не нужна!

Вдруг Степка насторожился. Следя за быстрыми движениями рук иностранца, он уловил, что тот спрашивает Гришу про какие-то деньги. Что еще за деньги понадобились этому барону? Гриша опять сделал жест, означающий, что он ничего не знает.

Бинокль был тяжел. Руки у Степки нестерпимо ломило, и он на минуту опустил бинокль. А когда снова приставил к глазам, то увидел, что седой немец быстро шагает в сторону города, а Гриша стоит и смотрит ему вслед.

Едва иностранец скрылся, как Степка выскочил из-за кустов и, спотыкаясь, побежал через поле к Грише. Мастер заметил его и шагнул к нему навстречу. Он подхватил задыхающегося мальчика и крепко прижал к себе. А Степка, торопясь, принялся объяснять и жестами и словами, которых Гриша не мог услышать, как он прятался в кустах, зачем крался за ним и за бароном от самой Ленинской улицы.

И Гриша все понял. Он еще крепче обнял Степку и ласково повел его по полю к городской окраине, к деревянным домикам за пышными палисадниками, над которыми висело низкое закатное солнце — багровый огромный шар.

В этот вечер Степка пил горячий душистый чай за Гришиным верстаком в тесной комнатушке, где так привычно пахло канифолью и металлической стружкой, где так спокойно и ровно гудел примус. Он ни о чем не спрашивал мастера, хотя ему очень хотелось узнать, кто этот барон-иностранец и откуда он знаком с глухонемым мастером. Впрочем, Гриша, конечно, понимал это и потому, отставив пустую чашку, начал рассказывать. Движения его рук были медленны и четки, чтобы Степка мог понять каждый жест. И Степка следил за Гришиными руками, широко раскрыв глаза, потому что необычайным и удивительным был рассказ глухонемого мастера.

Вот что узнал в этот вечер Степка.

Гришины родители — это они были изображены на фотографии, висевшей над его койкой, — служили в доме богатого немца в Петербурге. Дед или прадед петербургского богача, помещик, задумавший перебраться в столицу, захватил с собой четырнадцатилетнего мальчика для услужений — сироту-крепостного. Этот крепостной мальчонка был Гришиным дедом.

Конечно, деда своего Гриша не помнил. Единственной памятью, оставшейся от него, были часы, вот эти старинные серебряные часы на цепочке, которые Степка уже видел, — они висели на стенке рядом с фотографией.

Мастер осторожно взял часы, нашел на верстаке острый ножик и поддел лезвием толстую крышку. Под этой крышкой оказалась другая, плотно закрывающая механизм. На ней Степка с трудом прочитал нацарапанные чем-то буквы: «Трофiмъ Сiлантьѣв. Санктъ-Петербургъ. Лѣто от Рождества Xpicтовa 1867». Эта надпись была сделана почти сто лет тому назад.

Часы были чем-то вроде семейной реликвии. От деда они перешли к Гришиному отцу. На обратной, внутренней стороне толстой серебряной крышки Степка увидел еще одну надпись, тоже выцарапанную чем-то острым, может быть гвоздем, может быть шилом: «Сiлантьѣвъ Алексѣй». Степка вспомнил, что Гришу зовут совсем не Гришей, а Федором Алексеевичем и что фамилия его была Силантьев.

Гришин отец, тоже по наследству, был слугой в доме петербургского богача. Такая же судьба ожидала и сына.

Но вот наступил 1917 год. Еще в феврале пронеслись над Петербургом первые революционные грозы. Грише было тогда всего три года, и он, конечно, не понимал, какие перемены происходят в мире. Не понимали этого и родители мальчика. Барин, у которого они служили, уговорил их уехать вместе с ним в Германию и взять сына с собой. Он уверял, что беспорядки в Петербурге скоро кончатся и тогда снова можно будет вернуться.

Обо всем этом Гриша узнал гораздо позже, уже когда он вырос, когда его отец и мать, измученные жизнью на чужбине, поняли, что в родную Россию им больше не вернуться…