Первый русский национализм… и другие

«Ваше письмо ко мне и Ваша брошюра – большая разница. – В брошюре Вы являетесь одним из тех благородных русских мечтателей с Христианским оттенком, которых не знаешь, к какому исповеданию отнести; – в письме – Вы истинно Православный человек, и это “открытие” причинило мне живейшую радость» (Леонтьев – Фуделю, 22.IV.1888, с. 67).

Видимо, особую радость доставила Леонтьеву цитата из «Византизма и Славянства» (1874), приведенная Фуделем в обоснование своего взгляда на религию: «форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться» (ПСС. Т. 7, кн. 1, с. 383) [85] – он горячо откликается, частично поясняя одновременно свое отношение к Достоевскому [86] : «Необходимо, одушевившись его горячим общехристианским чувством, замкнуть его в те готовые формы, к которым не напрасно же в былое, давнее время – пришли не менее, если не более его одушевленные Христиане первых веков. – Видно – это оказалось и в то время неизбежным для сохранения и постоянного подновления любви, энтузиазма и т. д. <…>.до чего сохранение обычаев, правил и обрядов – важно для долгой жизненности чувств, их создавших. – Первоначально идеи и чувства создают формы; потом формы подновляют и охраняют эти же идеи и чувства» (Леонтьев – Фуделю, 22.IV.1888, с. 67, 68).

Фудель именно принимал форму учения – был последователен самой своей жизнью, воплощая в поступке то, что считал истиной [87] . В отличие от многих других молодых друзей Леонтьева, горячих в начале, но вскоре растрачивавших свой энтузиазм, он твердо шел по пути, им избранному, – приняв Православие со всей решительностью, «как веру, нам данную», без произвольного отбора в учении, он вскоре принял и священнический сан, при поддержке К. Н. В мемуарном очерке, написанном по просьбе С. Н. Дурылина меньше чем за месяц до смерти, в сентябре 1918 года, о. И. Фудель вспоминал:

...

«Сам я обязан ему бесконечно многим. Достаточно сказать, что достижение счастия величайшего служения на земле, т. е. священства, связано у меня с именем Константина Николаевича. Самая мысль о священстве возникла в моей душе совершенно самостоятельно задолго до знакомства с Леонтьевым. Эта мысль явилась у меня, когда я писал последнюю главу своих “Писем о современной молодежи” в 1887 году.

Я звал молодежь на служение народу, главным образом на поприще сельского учительства, и вот в это время блеснула мысль: “А почему же не в священном сане? Ведь что еще ближе к народу”.

Но это мне казалось не только дерзким желанием, но и невозможным в практическом осуществлении, ибо сам я тогда не знал прецедентов принятия священства светскими людьми. И вот эту заветную мысль я высказал Леонтьеву. Он сильно обрадовался и поддержал мою мечту горячо и настойчиво, как и все, что ему нравилось. А когда о. Амвросий дал свое благословение на то, чтобы хлопотать о священстве, Леонтьев помог мне самым существенным образом» (Мое знакомство с Леонтьевым . С. 455–456).

Священство молодого друга приносило радость Леонтьеву и потому, что он видел в этом поступке воплощение своих заветных мечтаний о судьбах православия в России – чтобы появились многочисленные образованные, из хорошего общества монахи и священники [88] . Фуделю Леонтьев будет настоятельно советовать добиваться прихода в столице:

...