Первый шаг

На проводимых директором ликбезах близнецов не замечали ни разу, но дипломатического скандала тем не менее не произошло. Повинуясь действию коварных чар, братья высказали всю безграничность своего уважения к гостю в столь изысканных выражениях, что, боюсь, большинство из них оказалось бы в новинку и Генри Ривендейлу, не говоря уже о нашем директоре.

Герцог благосклонно внимал. Ему определенно понравилось.

Когда же в холл спустились учителя, привлеченные изменением магического поля — старший герцог, как и большинство вампиров старше трехсот лет, обладал немалой мощью, — Ривендейл, с восхищением указав дланью на близнецов, сказал директору, что никак не ожидал встретить в этих стенах столь тонких знатоков вампирского этикета. Подумав, он добавил, что вообще не предполагал за эльфами такой любви к соблюдению старинных традиций. Директор, тоже не знавший за близнецами подобных пристрастий, подозрительно покосился в их сторону. Рихтер же, вежливо улыбнувшись, заверил герцога, что эти двое есть адепты, конечно, талантливые, но безответственные, так что в Академии имеются и лучшие. Герцог закономерно задумался, пытаясь представить себе лучших.

Но возможностей таких ему постарались не предоставить. Герцог входил в попечительский совет, и магистрам вовсе не улыбалось разочаровывать его в нравственности опекаемых адептов.

С герцогом Ривендейлом я пересеклась всего только один раз.

Я в очередной раз вывалилась из комнаты, открыв дверь со всей возможной для элементали скоростью. Привычные адепты и даже магистры обходили эту дверь стороной, и оттого я не сразу поняла, что ухитрилась-таки кого-то ею задеть. Присмотревшись же, я не поверила глазам. Это был сам герцог Ривендейл.

Бесконечные наставления директора мигом вылетели у меня из головы. Я стояла, ничего не говоря и больше всего боясь, что случайно назову герцога Рычардом. Хотя я не выпью столько, чтобы вздумать назвать незнакомого вампира просто по имени, исключая фамилию и титул.

Генри здорово походил на своего отца. Знаменитую линию профиля, которую, вздыхая, частенько рисовала на черновиках Полин, младший герцог унаследовал именно от него. Ривендейл-старший был так же высок и легок в кости и двигался так же быстро — я, помнится, еще удивилась, почему он не успел отшатнуться от моей двери. Лицо у него было достаточно жесткое, взгляд — очень острый, вообще я бы не хотела иметь такого во врагах. На поясе у него висела шпага, изрядно походившая на ту, с которой не расставался Генри. Эта, правда, была гораздо древнее. На рукояти я не заметила никаких драгоценностей, да и ножны были потертые, но лучшее украшение истинного клинка — это прежде всего он сам.

Герцог молчал, внимательно меня рассматривая. На аристократически-бесстрастном лице не отражалось никаких эмоций. Я прикидывала, успел ли рассказать Генри отцу про проспоренное золото. Хорошо бы, не успел: кто знает, как его отец отнесется к поражению наследника.

Наверное, все-таки не успел. Лицо у герцога было непроницаемым (под отца, видно, Генри и работал, пытаясь изобразить на физиономии должный градус непоколебимости), но по эмпатии у меня было твердое «отлично». По-моему, я отчего-то ему понравилась.

Никакого скандала не возникло. Ривендейл коротко поклонился, как это положено делать перед дамой; я неловко кивнула в ответ, и вампир удалился прочь по коридору. Традиционный черный плащ развевался за его спиной.

Назавтра он вернулся в Ривендейл; а вечером Эгмонт снял с близнецов заклятие.

Вот так все и закончилось. А может быть, вот так все и началось?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

практически новогодняя, но целиком и полностью отданная под описание экзаменов

Стужайло-месяц плавно подходил к середине. К середине подходил и учебный год; неуклонно приближались две последние недели такового, посвященные, как выразился Эллинг, «боевому крещению».

Близилась зимняя сессия — первая для нашего курса.

Вообще-то я считала, что сдавать нам придется все, чего мы только ни учили — и фэйриведение, и телепатию, и даже — не приведи боги! — историю магии. Последнюю я тихо ненавидела, давно уже оставив бесплодные попытки запомнить все эти мрысовы даты. Нет, сама история как предмет была очень даже интересна — в учебнике, если пропускать главки «Заучи и не забудь!». Однако наш магистр, уважаемый (жаль только, не мной) волхв Легкомысл обладал одним недюжинным талантом. Недрогнувшей рукой он отсекал от истории все, что могло бы представлять для адептов хоть какой-то интерес, оставив от всего предмета одни только даты. «Конкретика, — вещал он, уже одним этим словом погружая в сон всю аудиторию за раз, — есть основа магической науки! Отвечайте конкретнее, студентка… э-э… как вас там? Ясица? Так вот, конкретно: в котором году случился Первый съезд лыкоморских студентов-магиков?»