Первый шпион Америки

Тракман замялся, не зная, имеет ли он право раскрывать ВЧК эти секретные сведения, но Петерс пригрозил позвонить и пожаловаться Троцкому: они все-таки работают на одну власть, и начальник Военконтроля выложил перед ним отчет Ясеневского. Посещение Генштаба и представителя чусосна-барма там были зафиксированы, даже указаны лица, к которым заходил американец и что спрашивал. Петерс не поленился и позвонил в обе эти организации.

Но они действительно имели указания Троцкого сообщать иностранным миссиям некоторую несекретную информацию, которая шла и в советскую печать. Но о посещении собственного дома в отчете ничего не сообщалось, а дальше называлось генконсульство и дом грека на Пречистенском бульваре. Сбор информации в Генштабе и в аппарате чусоснабарма мог быть прикрытием, а на самом деле там могли быть и личные агенты американца, которые сообщали ему сведения совсем непечатного характера.

Петерс после Тракмана заехал в больницу к Головачеву, и тот поклялся, что, кроме него, никто больше Каламатиано не интересовался, он бы заметил за полдня второй хвост.

«Лесневский явно работает на американца, потому что если в тот день он слежки не вел, то все сведения, вплоть до имен и телефонов, выложил ему сам Каламатиано, тут и к гадалке ходить не надо, — размышлял Яков Христофорович. — Устроено довольно хитро, и наверняка помимо Лесневского кто-то еще тут продумывает тактику его работы. И с мозгами крепкого разведчика-штабиста».

Только сейчас Петерс ощутил, что в лице Каламатиано он натолкнулся на мощную организацию, к которой наверняка причастны и Рейли, и Локкарт. Недаром они все трое постоянно вместе устраивают обеды, ужины, что-то обсуждают. И, судя по донесениям Локкарта, их кипучая деятельность направлена на свержение власти.

Петерс пока не знал, кому после Головачева поручить столь деликатную службу. Последний засветился, это ясно. Яков Христофорович все больше склонялся к той мысли, что для наблюдения за такой важной персоной стоит привлечь не одного, а сразу нескольких агентов.

По дороге на дачу он заехал в частный магазинчик, хозяина которого, тоже латыша, Роберта Лапиньша, он знал давно и которому помог избежать расправы, когда ему угрожали анархисты. Хозяин приготовил ему пакет с шампанским, коньяком, сыром, паштетом и другими деликатесами, запросив за все это чисто символическую сумму. Он бы не взял с гостя ни копейки, но знал, что Петерс на это не согласится. Без символической оплаты это будет считаться взяткой.

— К сожалению, хлеб только черный. Но завтра мне обещали с утра булочки. Я вам оставлю.

— Спасибо.

— Если что-то еще потребуется, заезжайте, я достану, — сказал Роберт.

— Спасибо, Роберт, спасибо. У тебя-то все в порядке?

— Нормально.

По напряженному лицу Лапиньша Петерс почувствовал, что он чего-то недоговаривает.

— Ну что стряслось? Я же вижу, что ты что-то недоговариваешь, говори!

— Да тут один участковый из милиции повадился. Пока берет немного, но боюсь, на этом не остановится, — вздохнул Лапиньш.

— Как фамилия?

— Гуляев. Иван.

— Я разберусь, — пообещал Петерс.

Через полчаса он был уже на даче.

— Завтра в восемь утра жду тебя здесь, — сказал он шоферу и направился к дому.

Дверь была открыта, и, войдя в прихожую, Петерс ощутил тонкий запах духов. Он улыбнулся, сам не зная чему. Вошел в гостиную. Мура сидела за столом в нарядной светлой блузке. Из окна падали солнечные лучи, освещая ее лицо и блестевшие от волнения глаза. Петерс сел за стол напротив Муры и несколько секунд не отрываясь восхищенно смотрел на нее.

— Здравствуйте, Мария Игнатьевна, — продолжая улыбаться неизвестно чему, сказал Петерс.

— Здравствуйте, Яков Христофорович, — улыбнулась Мура.

Он еще с начала лета звал ее отдохнуть на его казенной даче в Голицыне. Сидеть в такую жару в Москве утомительно. Локкарт пребывал в своих политических тревогах и заботах, и напрасно Мура пыталась заговорить с ним о переезде на дачу, он и слышать о выезде из Москвы не хотел: каждый день что-то происходило, менялось, и он обязан был информировать об этом Ллойд-Джорджа и Бальфура.