Первый шпион Америки

— Зачем вы взялись за это дело? — неожиданно спросил подполковник. — Ведь вы в России бизнесом каким-то занимались. Представитель торговой фирмы, насколько я помню. Знаю, что сейчас вести торговые операции с большевиками бессмысленно. Власть не устоялась, порядка нет. Но опыт у вас солидный, а смутные времена можно и переждать. У вас молодая жена, ребенок, они вам доверяют, а вы ставите их под удар. И окружение вокруг вас довольно сомнительное: и Садуль, и Локкарт, и Мура Бенкендорф — все люди с сомнительной политической репутацией. Последние двое просто шпионы. А может быть, и вы профессиональный шпион? Эта ваша торговая фирма наверняка служила прикрытием. И дружок ваш Ликки все-таки улизнул в Англию, хотя мы за ним охотились и был отдан приказ немедленно схватить его, а в случае сопротивления разрешалось открыть огонь на поражение. Мы подозревали, что он на немцев работает. Выходит, был двойным агентом? Вы-то должны были знать, коли поддерживали с ним дружеские отношения. Я лично за вашим домом следил. Мы полагали, что и вы как-то с ним вместе замешаны, разве не так? — Ефим Львович победно усмехнулся, выпустив густое облако дыма. — Благодарите Бога, что революция помешала.

Ксенофон Дмитриевич со спокойным лицом выслушал это грубоватое признание разведчика и подумал: «А ведь я никакой слежки за собой не замечал, да и пропавший без вести Ликки не испытывал никакой тревоги».

— Вашего друга предупредили, что мы хотим его взять, и быстро переправили через финскую границу. Он, бедняга, даже не успел заехать домой и взять коллекцию любимых табачных трубок, о чем, наверное, горюет больше, нежели о покинутых им так внезапно жене и детях.

Каламатиано знал, с какой любовной страстью Ликки собирал свои курительные трубки, выменивая, покупая их за любые деньги. В его коллекции была даже трубка Петра Первого.

— Так он жив?! — удивленно прошептал Ксенофон Дмитриевич.

— Живее, чем вы теперь. Посиживает сейчас где-нибудь в пабе да пивко дотягивает, — усмехнулся Ефим Львович, взглянув на своего собеседника. — Лишь через год решился сообщить жене, и только сейчас она уезжает к нему. Бедняжка даже знакомым боится говорить, к кому едет. Здорово мы его запугали. Впрочем, и он нам нервы попортил.

Синицын помолчал, оглядывая небольшой зал кафе. Случайных посетителей здесь почти не было. Заходили свои выпить чашку кофе, почитать газету, поболтать, полакомиться в лучшем случае сырами и паштетами, которых раньше здесь было в изобилии, выпить по бокалу французского сухого белого вина или терпкого красного. Для ценителей имелся хороший коньяк. Кое-что из старых запасов оставалось и по сей день. Для подполковника естественней был бы разноязыкий гул трактира, гульба, а не утонченная атмосфера этого кафе, где по-русски почти не говорили.

— Я знаю, кто это сделал, кто переиграл меня, — неожиданно проговорил Синицын. — Не хотите полюбопытствовать?

— Нет, — твердо ответил Ксенофон Дмитриевич.

— А зря. Вам такими вещами интересоваться следует, тем более что вы этих людей хорошо знаете и они на первый взгляд занимаются всякой ерундой! и ведут себя совершенно легкомысленно: кутят в ресторанах, ухаживают за хорошенькими русскими барышнями и совсем не похожи на хмурых, погруженных в себя шпионов. А тем не менее они-то и есть настоящие разведчики, которые, если потребуется, не моргнув глазом воткнут нож в того, кто помешает им исполнить свой замысел или слишком близко к ним приблизится и что-то заподозрит. Ведь вы на это вообще не способны, милый друг Ксенофон Дмитриевич! — Синицын погасил сигарету. — О чем только ваш Девитт Пул думал, когда возлагал на вас эти обязанности? Он-то в разведке не новичок.

Эта характеристика Пула, брошенная мимоходом, поразила Каламатиано. Консул, ведя с ним переговоры, действовал в обстановке строгой секретности, да и невозможно было себе представить, чтобы Саммерс каким-либо образом способствовал утечке этих сведений, но Синицын знал обо всем, а значит, не только Синицын, но и красная разведка!

— Я понимаю, у него других кандидатур здесь в Москве, собственно, и нет, кого-то присылать бесполезно, а организовывать это бюро надо было вчера. Ваши коллеги из Вашингтона и без того многое проморгали. Вот и получилось: на безрыбье и рак рыба, — развалясь на стуле, рассуждал подполковник, словно Каламатиано и не сидел с ним рядом за одним столом. — Жалко вас, честное слово!

— Я не нуждаюсь в вашей жалости! — полыхнув гневом, ответил Ксенофон Дмитриевич.