Первый, случайный, единственный

– Это, по крайней мере, честно, – кивнула Полина. – Ну так подключайся к розетке, если тебе энергии не хватает, а меня…

И тут она замолчала, и не только замолчала, а замерла, словно помертвела – так, что даже вилка выпала из ее руки.

Игорь встрепенулся – наверное, решил, что сумел убедить ее сделать то, чего он так сильно хотел. Если он вообще мог чего-нибудь сильно хотеть.

Но ей было уже не до Игоря с его хотением, точно так же, как не до шахматной пиццы. До нее словно только сейчас дошли слова «взгляни другим взглядом», и эти слова относились совсем не к Игорю…

– Ты что? – удивленно спросил он, глядя, как Полина медленно встает из-за стола.

Упал за ее спиною стул. Бармен настороженно уставился из-за стойки в углу на рыжую девицу, которая, видно же, неизвестно что может вытворить в любой момент.

– Ничего… – пробормотала она. – Конечно – другим взглядом… Что есть на самом деле…

Не глядя больше на Игоря, Полина пошла к выходу, машинально взяв свою расшитую дубленку, которую наблюдавший за нею официант быстро снял с вешалки и подал ей.

…Конечно, дело было совсем не в Игоре. Она не кривила душой, когда сказала ему, что просто забыла о его существовании. И ничто в ней не всколыхнулось, когда она его увидела. Ни радость, ни боль, ни хотя бы удивление: сколько, мол, времени прошло, а он все тот же, неизменный, как его бритая голова в ничего не значащих шишках. Да и не так уж много времени прошло.

Но все-таки, когда Полина стремительно шла, словно убегая от кого-то, по Малой Ордынке к метро, то думала она об Игоре – о том, что связывало ее с ним… Точнее, о том, что она сама себе о нем выдумала.

«А ведь с ним очень много всего было, – лихорадочно, в такт быстрым своим шагам, думала Полина. – С ним ведь действительно что-то было! Жила я с ним целый год, спала, ела, вон он и сейчас говорит, что я его единственная девушка, и он ведь правда так думает. И все равно – все я себе про него выдумала! В действительности все не так, как на самом деле…»

Тот «другой взгляд», который возник где-то внутри ее головы, как опухоль, и теперь разъедал мозг и душу, все в ней перевернул так мгновенно, как будто кто-то ударил ее по голове железной палкой. И она понимала, что ничего с этим теперь не поделаешь, потому что это честный взгляд, такой же единственно правильный, как точка, в которой невнятные подковы и лески складываются во внятную фигуру лошади.

И в пронзительном ракурсе этого единственного честного взгляда Полина видела теперь то, что все время после появления Георгия в гарсоньерке и в ее жизни она видеть не хотела.

Все, что, как ей казалось, привязывало его к ней, позволяло на что-то надеяться, – все это было такой же ее выдумкой, как когда-то были выдумкой прямые чувства, которые она неизвестно отчего приписала Игорю и из-за которых шепнула, прижавшись к его плечу: «Ты мой хороший…»

Даже еще большей выдумкой все это было, потому что и правда с Игорем ее связывало хоть что-то реальное.

А с Георгием ее уж точно связывали только собственные фантазии. Теперь Полина понимала это совершенно отчетливо, потому что, легко обманывая других, себя она обманывать не привыкла.

«Да разве он ко мне как-то особенно относился? – думала она, спускаясь в метро. – Ну, рассказывал, что с ним было. Так ведь как в себе такое держать, а тут я под руку подвернулась. За руку держал, в голову дышал – ну, плохо ему стало, и было из-за чего, а тут живое существо рядом, все легче… Кто бы не схватился за руку, да любой схватился бы, я и сама, может, кого угодно за руку схватила бы, если б со мной такое!»

Она видела Георгия перед собою так ясно, как будто он стоял рядом в вагоне метро и как будто слезы не застилали ей глаза. И, видя его как наяву, с беспощадной ясностью, Полина понимала: не бывает, чтобы такой вот мужчина – двухметровый, с саженными плечами, с профилем, как на римской монете, такой мужчина, на которого мгновенно западают красавицы вроде той склифовской медсестры, а другие красавицы и вовсе из окна бросаются, – вдруг стал бы испытывать что-то большее, чем обычное человеческое расположение, к такой неказистой девчонке, как она…

Полина и себя ведь ясно видела в темном стекле мчащегося под землей вагона. И ничего хорошего в своем отражении не находила.

«Знала же, все всегда я про себя знала! – с тоской размышляла она. – И с чего вдруг что-то другое выдумала? Ни рожи ни кожи, и какая разница, что там у меня внутри, кому все это интересно? Уж точно, что не мужчинам. Оно им надо? Не девочка, а огонек… Именно что огонек – прикурить и забыть».

Эти слова про огонек, услышанные сто лет назад от пьяных художников и постоянно подтверждавшиеся всей ее жизнью, всплыли в памяти очень кстати. И Георгий ведь повторил их почти слово в слово…

Она вошла в подъезд, открыла дверь квартиры, прошла на кухню и, не раздеваясь, села на табуретку.

Смешные капустные цветы стояли посередине стола в бабушкиной кобальтовой вазе.