Первый великоросс

Зверь опасливо запыхтел, напрягся, потерянно глядя на удаляющийся бурьян навершия овражка. Прижался тугим животом и лоснящейся от меда мордой к стебелькам и соломинкам крутого отлога, ожидая исхода. Задние лапы потеряли опору, спина горемыки прогнулась по-кошачьи, показывая, что равновесие мощной тушей потеряно вообще, и миша бурым мохнатым боком бухнулся наконец к воде, выкрикивая по-человечьи: «A-а!.. Ох-х!..»

Остоялся, мотнул загривком и, поглядывая на трещавшую вблизи и сверкавшую смоляным глазом сороку, начал водопой. Пил долго — совсем не жадно, со вздохами, пузыря ноздрями целомудренную чистоту ледяного тока. То гнул и отдергивал трясущуюся заднюю ногу, припадая на одно колено, то важно вставал вновь на все четыре свои кривые лапищи…

Вдали от редких дорог, в самой сердцевине леса, жили подданные медведя — люди из племени мерь. Народец осторожный и нешумливый, внимающий безмолвным духам дерев, уважающий рык небес. Небольшие семьи — по десять — пятнадцать человек — укрывались в глубине густых, непролазных чащоб.

Проезжавшие по дорогам русичи или булгары едва слышали о лесных людишках: боязливых и делом своим совсем не великих. Среди славян, что жили далеко от сих мест, гуляла молва, обросшая слухами, как весной сосенка молодыми побегами-кисточками, что якобы живет мерь в земных норах, схожих с барсучьими. Что вроде бы речь их скудна, как лесная мгла на солнечном свету… И все! Свидания редкие с мерью больше походили на встречи с призраками…

Какой булгарин не знал, что торговать с мерью — занятие малополезное? Отыскать лесного, тихого человечка восточному купцу было трудно, а порой и невозможно.

И все же булгары мотались по лесам и с тщанием обнюхивали сырой воздух, надеясь уловить дуновение ветерка, несущего запах дыма. И, отыскав-таки укром мерянского племени, долго и непонятно приговаривая, меняли тюки тряпок на серебряные и железные болванки, отлитые лесными людьми в их убогих тепленках.

Хотя торг был слаб, а зверь на едва видимых тропках не пуган, купцы Итили и Камы предпочитали для своих поездов с товаром только эти места. Редкие булгары шли в киевские земли с ценными караванами южнее странной лесной земли. Они ехали именно здесь, по безлюдному мерянскому лесу, передвигаясь и днем и ночью с зажженными масляными факелами, распугивая стаи наглых волков. И татарские менялы следовали заросшими чащобами, страшась лишь красножелтых огоньков голодных волчьих глаз.

Поехав южнее — по проторенным, сносным для езды дорогам, торговые люди встречали настоящих разбойников, в которых и тень скромности мери не ночевала. Идя с добром на скрипящих повозках, гости с Востока на берегах Угры и Оки страшились попасть в лапы другому лесному народу — грубым вятичам. Что там до разграбленного товара, если черепа предшественников-торговцев демонстративно красовались на капищах — под пронзительными взорами суровых славянских богов?

Русичи с берегов Днепра знали о лесных краях так же немного, а об их обитателях и того меньше. Шли русские дорожки на северо-восток одинокими струйками. В торговле, кроме полян, другие славянские племена были не слишком умелы. Булгары, новгородские варяги, греки, арабы выказывали куда больше прыти на сем поприще.

Лишь только славянские князьки да киевские посадники с отрядами подручников в поисках новых земель и данников наведывались сюда, в Залесье, столбили территории, навешивали тряпичные, яркие знамена. Земли тут действительно имелось столько, что за год всю не исходишь, и можно было переселить весь свой люд на эти просторы.

Но вот досада: с юга перед Залесьем, в крае вятичей, все дороги, ведущие от Днепра в глубь хмурой восточной земли, были завалены, и пробираться отрядам приходилось по нехоженому лесу обводными тропками, что отнимало время и силы. Да еще невесть откуда — может, с деревьев, а может, и из-под земли — плотным кольцом внезапно появлялись злорадствующие хозяева, вооруженные камнями и копьями, и, сбивая с толку непрошеных гостей истошными воплями и ударами палок о деревья, решали стычку в свою пользу. Уже через несколько мгновений, срывая на ходу трофейную броню и подбирая оружие, волочили дикие воины пленных горемык к своим убежищам, дабы чинить скорый суд по законам лесной жизни.

Схожие с пришельцами и речью, и ликом, пленители побивали и обдирали до нитки пожилых воинов, прогоняли восвояси, пугая скормить их жесткое мясо волкам и лисицам. Скорее всего, именно это и случалось: обезоруженные и израненные воины становились жертвами лесного зверья. Мало кто из помилованных и отпущенных на волю добирался до своих домов.

Пленников же, что помоложе, не убитых в стычке и на требище, вязали крепкими веревками и волокли дальше в леса — для обмена или своим соплеменникам, или, быть может, заезжим булгарам, которым в землях вятичей конечно же было на что расторговаться. Бедолаги становились рабами в семействах богатых вятичей или та же участь выпадала им на берегах Итили, Камы, Вятки.