ПЕС

– Но есть и другие работы, – после паузы сказал художник.

– Какие? «Бухой шпалоукладчик»? Или эти … как их … с бомжами?

– Да нет же, – попытался закрепиться Гайанский, – городские пейзажи – серия, «Осенняя меланхолия» …

– Нет, Юра, – отрезала директриса, – категорически. Ты вообще знаешь, что мне сказали господа из департамента?

– Можно подумать, если я учитель в детской школе, могу рисовать только младенцев, горшки и паровозики.

Начальница не обратила внимание на реплику, и ответила на собственный вопрос:

– Мне сказали, что моя школа не прибежище для неудачников. И перед тем как впускать в класс к детям слепого художника извращенца мне следует хорошо подумать.

Юрий Евгеньевич потерял дар речи. «Слепой художник» – так его никто не оскорблял.

– И еще, Юра, на чистоту, – директриса выдержала многозначительную паузу, – как художник художнику. Работы реально отстойные. У тебя черно-белое восприятие мира. Ты не видишь сок цвета, поэтому получаются мультики. Брось. Учить ребят у тебя лучше получается.

Гайанский смотрел в стену, мимо начальницы. Обида горьким комком встала поперек горла. Огромный кадык судорожно двигался на худой шее в такт желвакам, танцующих на острой челюсти.

– Без обид, – миролюбиво продолжила Светлана Борисовна, уже пожалев, что слишком резко обошлась со своим подчиненным. – Давай, иди в класс, надо работать.

Светлана Борисовна, по сути, была доброй женщиной. С отзывчивым и сочувствующим сердцем. По-человечески она понимала, что не права. Что такие ранимые и, наверно, талантливые люди как Гайанский не воспринимают рамки формальностей и норм. Цензура, а именно так она про себя называла отношение департамента, убивает их. В такие моменты, она ненавидела свою должность. С трудно скрываемой горечью начальница смотрела на подчиненного.

Учителю потребовались долгие минуты, чтобы собраться и вернуться в класс. Весь мир обрушился на него войной. Всю жизнь Гайанский старался никому не мешать, ни делом, ни соловом. Такой у него был характер. Теперь же, когда он нашел, как ему казалось, безобидный способ высказать накопившееся, дать волю пережитому, выпустить творческий пар, оказалось, он «слепой художник». «Из нейтрального нуля я превратился в отрицательный ноль» – с обидой думал он, анализируя свои попытки, поделится своим видением вещей. Как сонабула, он потянул за ручку, открыл дверь и прошел к учительскому столу. Сел. «Я даже не могу назвать себя непонятым художником! Меня просто никто не видел. Я ноль!» – продолжал он самоистязание. Дрожащими длинными пальцами, нетерпеливо ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Душно. В полусне он прошел к окну.

– Юрий Евгеньевич, не надо окно открывать, – попросила рыженькая Любочка, улыбчивая девочка лет десяти.

– Что? – пробудился Гайанский. – Почему не открывать?

– С улицы пахнет. Нехорошо, – сказал высокий мальчуган, разбавляя что-то на палитре.

– Вам не нравится запах сирени?! – удивился учитель. – Дети цивилизации …

Распахнув окно, Гайанский глубоко вздохнул. Вместо свежего аромата весны в легкие ворвалась жгучая вонь углекислого газа. Прямо у окна, наехав на куст, стоял «паркетный» внедорожник с работающим двигателем.

– Уважаемый! Уважаемый! – негромко крикнул учитель. – Уважаемый!

Сидевший за рулем водитель, либо действительно его не слышал, либо игнорировал.

Гайанский захлопнул окно и направился к выходу:

– Я сейчас. Работайте.

Джип стоял поперек тротуара, наглухо перекрыв проход для пешеходов. Передние колеса взгромоздились на бордюр, а задние утонули в клумбе узкого палисадника. Прохожие спускались на дорогу, чтобы обойти темно бордовый автомобиль. Юрий Евгеньевич подошел к пассажирской двери и осторожно постучал в закрытое стекло.

– Чего тебе? – пролаял в автоматически опустившееся стекло, водитель внушительных размеров.

– Здравствуйте! Вы не могли бы отогнать машину от окна? Или хотя бы двигатель заглушить? – учтиво обратился к борову Гайанский.

– Чё? – гавкнул толстяк. – Я чё мешаю кому-то? Иди, давай, куда шел.

– Я никуда не шел. Я здесь работаю. И ваша машина, вернее ваш двигатель, вернее дым из него, мешает всему классу…

– Слышь, мужик? Чё те надо? Дым мешает? Купи противогаз, – хам поднял стекло прямо перед носом учителя.

В недоумении оглянувшись по сторонам, Гайанский снова постучал.

– Ты чё не всосал? – прорычал толстяк. – Пошел нахрен!

Он снова поднял стекло, но через секунду опустил.

– Еще раз постучишь, я тебе палец откушу. И в больничку отправлю. На перевязку. Понял?

Оторопев от наглости и хамства, Юрию Евгеньевичу ничего не оставалось, как сказать:

– Да.

Еще раз оглядевшись, Гайанский беспомощно вернулся в школу. Сознание все еще отказывалось принимать эти произошедшие друг за другом неприятные события. Юрий Евгеньевич завис на уровне отрицания их реальности. Он как во сне миновал вестибюль, и прошел к своему кабинету. Вошел он в класс одновременно со звонком.

***