Пес государев

– Государь, не люба я тебе, – Царица на полатях слезы горькие глотает. – Даже слова ласкового не сказывал. Словно я не родная тебе.

 

– Замолчи, Мария! – зло на Царицу Иван цыкает. – Дела государевы мне нынче важнее важного. Не могу я от дум ентих избавиться. Вот и слова все ласковые растерялися.

 

«Далеко ей до Настасьи моей, – по пути в хоромы свои царь думу думает. – От нее любовью так и пыхало, словно теплом от печи окатывало. А глаза так горели при виде меня, будто она на ясно солнышко смотрела. Всю себя мне дарила. Только вот бросила одного-одинешеньку. Нет теперь у меня ни любви, ни опоры. Одни вороги вокруг. Словом перемолвиться не с кем. Душу излить некому».

 

– Государь, – у двери в покои Царские Васька, шут гороховый, посиживает да яблочком наливным похрустывает. – Чегой-то смурной ты? Вроде в покои к Царице хаживал, а словно с похорон возвернулся.

 

– Не греет меня ничего, Васька, – царь рукою машет. – Страшно и скучно. Словно и не живу вовсе.

 

– А может, мы с тобою пир устроим да девок-певуний позовем? – Васька Царю подмигивает. – Будем с тобой медовуху пить да на красу девичью любоваться.

 

– И то дело, – Царь с шутом соглашается. – Вот ты давай и займись ентим. А я покудова покемарю чуток.

 

Улегся Царь на перины мягкие, прикрыл очи усталые, вытянулся телом сильным да дремать тихонько начал. Только сон десницы его накрыл мягкой варежкой, как явился перед ними образ сказочный. Девка красоты дивной, невиданной. Словно лебедь белая она в воздухе плавает, летником красочным руки Царской касаясь. Губы сочные улыбкою манят. Глаза страстью огненной, как пожар лесной, полыхают. Волосы черные по плечам белым разметаны, руки нежные вокруг шеи царской обвиваются…

 

– Чур меня! Чур! – Царь с полатей вскакивает да у икон на колени бухается. – Господи! Спаси душу мою от греха! Отведи морок содомский! Дай мне спокойствия!

 

========== Глава 4 ==========

 

Нет, не радуют Царя пляски да песни девичьи. Мысли странные покоя не дают. Помнится ему танец другой. Горячий, как огонь печной. Глаза черные, коса смоляная, улыбка дивная, стан тонкий да ножки в сапожках сафьяновых как явь чудятся.

 

Сидит он за столом трапезным, набычась, да перстом в чарке с вином бултыхает. Скосит взгляд на девиц-красавиц и снова в мысли темные опускается.

 

– Ты чегой-то не пьешь, Иван свет Васильевич? – Васька к Царю на подлокотник тронный подсаживается. – Али вино не пьянит? Али девки глаз не радуют?

 

– Об делах государственных думы мои, – Царь шута от себя отгоняет.

 

– Ой ли? А пошто глаза блестят. Да щеки розовеют? – шут не унимается и снова подле Царя пристраивается. – Уж не влюбился ли ты, государь, часом? Так ты токмо прикажи, и девицу енту тотчас к тебе доставят.

 

– Не видать мне той крали, о коей думаю. Ибо нет ее на свете белом, – Царь вздыхает и из чарки вино на пол плещет.

 

– Погоди, государь, – шут хитро глаз щурит. – А не к Федьке ли Басманову ты присох? Все ведь сходится, сам погляди. Вспоминаешь ты об нем, на пляску девичью глядя. И не краля он вовсе, хоть и хороша с него молодуха вышла.

 

– Ты думай, об чем говоришь, остолбень! – снова Васька-шут на пол падает, и вдогон ему чарка пустая летит. – Царя свого в содомии винить удумал? Да я тебя на костер! На дыбу! Водой голого оболью да на морозе к столбу привяжу!

 

– Погоди, государь-батюшка, серчать на шута свого верного, – Васька за трон царский прячется да Царю говорит. – То ж шутка была, Иван Васильевич.

 

Царь кравчему кивает, и тот новую чарку с вином ему подносит.

 

И кому сказать, что сам Иван Васильевич спать не может от мыслей греховных? С кем думами окаянными поделиться? Кому душу открыть? А ведь тот танец бесовский чистоту божескую души грязью покрыл. И сколько ни отмаливай грех сей, легче-то не становится.

 

– Прочь пошли все! – Царь кричит грозно да рукой прислуге машет. – А ты, Васька, задержися. Разговор у меня к тебе есть.

 

Опустела трапезная. Смолкли голоса девичьи. На столе гора снеди всякой да братина с вином молодым осталися.

 

– Васька… Сядь-ка рядом да вина себе лей, не жалей, – Царь шуту молвит. – Ибо все, что сейчас сказывать буду, забыть ты должон здесь же.

 

– Ой, да у меня память, как у куры, – шут гримасы смешные корчит и на корточках, по-птичьи, к Царю подходит. – Я сейчас вроде помнил, что ты на меня давеча серчал, а вот уже и забыл.

 

– Я про Федора Басманова говорить хочу, – Царь шуту шепчет. – Мне много-то от него не надо. Только плясал бы для меня да улыбался игриво.

 

– Я тебе так скажу, государь, – шут на лавку низкую пред Царем садится. – Что простолюдину смерть, то тебе позволено. На то ты, государь, и власть имеешь.

 

– Не могу я позволить себе многого, – Царь чарку с вином осушает залпом да к братине за новой тянется. – Грех это страшный. Моя душа и так седая вся, как нищий у храма. Молить не отмолить деяния мои.

 

– Не сердись на шута свого, Иван Васильевич! Но глуп ты, как баба на сносях, – шут Царю кивает. – Ты наместник Божий на земле. Стало быть, все помыслы в твою голову Всевышний своей божественной дланью вкладывает. И желания твои Богу угодны. Так пошто ты сумлеваешься?