Пес Зимы

– Зачем ты тратишь время на писанину? – спрашивал Форд.

Форду всегда жалко времени. Как будто им было куда спешить.

Бхарат не отвечал.

«Милая Айша», – писал он и тут же торопливо стирал. Набирал снова и снова стирал. В этом стирании заключался великий смысл. Даже мысленно, даже в письме, которое никто никогда не прочтет, он не мог допустить фамильярность по отношению к Ней. Это было за пределами добра и зла, за пределами его мира, и пока он писал и стирал, мир Бхарата умирал и воскресал снова. И когда он, в конце концов, оживал окончательно, Бхарат подымался с койки и шел ставить очередной эксперимент, вдумчиво и педантично, как всегда.

* * *

– Как вы думаете, Марк, что мы все будем чувствовать, когда придет корабль?

Веринджер вздрогнул и посмотрел ей в глаза. Он был посредственный психолог, особенно когда дело касалось женщин, а потому не мог разобрать, всерьез она говорит или нет.

– Будем чувствовать, что все обошлось.

Она не красила ногти: при лунной гравитации это было бы проблематично, но ее маникюр всегда оставался безукоризненным, даже несмотря на необходимость вставать из-за этого на пятнадцать минут раньше других.

– Лично я, непременно, что-нибудь спою.

Похоже, она не шутила. Из всех семерых, одна Эмили всерьез верила в такой исход: прилетит челнок, из него вылезет генерал Эйзенхауэр, Санта Клаус или Гвин ап Нудд, улыбнется до ушей и спросит с доброжелательным сарказмом:

– Ну как, ребята, нужна сушилка для штанишек?

В чудеса Веринджер не верил. Он верил в себя, в трезвый расчет и в возможность найти выход из любой, даже самой запущенной ситуации. Пока выхода не было, и это раздражало его сильнее, чем радиомолчание, переполнение фекальных цистерн или изменение цвета земной атмосферы, которое с такой уверенностью констатировал утром Форд.

Марк Веринджер ничего не ждал. А Эмили ждала. Чего? Это удивляло его больше всего. Сорок лет. Детей нет. Дважды замужем – дважды разведена. Какими иллюзиями тешит она себя, ровняя пилочкой розовые ногти на красивых ухоженных руках?

– Я боюсь Форда.

– Почему?

Веринджер догадывался.

– Он так на меня смотрит, будто готов съесть прямо сейчас.

– Вас это удивляет?

Она вскинула тонкие брови.

– Марк, Вы серьезно?

Он был серьезен. Он вполне понимал Форда.

– Он становится все более откровенен. В нынешних обстоятельствах это может зайти куда угодно.

– И?

– Я пришла к Вам за советом. Возможно – и за помощью. В конце концов, хоть Вы и циник, но это Ваша обязанность – следить за всем, что происходит на этой базе и своевременно принимать меры.

Ей казалось, что ее голос полон благородного негодования.

Его обязанность. Ну да. Обязанность. Какая, в задницу, разница? Обязанность – это то, за что могут прийти и спросить. С него, Веринджера, уже вряд ли кто-нибудь когда-нибудь спросит. Пусть эти шестеро хоть нагишом бегают и Содом устраивают – никто не придет и не взыщет. Не будет ни трибунала, ни тюрьмы, ни даже выговора в личном деле. Плевать.

– Вам в самом деле нужен мой совет?

– Да.

Веринджер помедлил.

– На Вашем месте, Эмили, я бы не ломался слишком долго. У всех нас, вероятно, не так уж много времени.

Ее лицо залилось краской.

– Марк, Вы понимаете, что говорите?

Она поймала на себе его долгий пристальный взгляд. Красивая женщина. Все еще красивая. Вероятно, в юности она могла свести с ума любого мужчину. Похоже, ей все еще кажется, что она может надувать губки и выбирать себе принцев. Через несколько лет жизнь сломала бы ее, и тогда… Впрочем, у Эмили нет этих нескольких лет.

– Я прослежу за Фордом. У Вас есть к нему конкретные претензии?

– Пока нет.

Он явно лишился ее доверия, если даже оно когда-нибудь существовало. Дважды замужем, дважды разведена, а ведет себя, как студентка. Веринджер пожал плечами. Доверие и недоверие Эмили не имело для него особой ценности. Она была красива, в других обстоятельствах и при других условиях это играло бы свою роль. Сейчас – нет.

– Можете на меня рассчитывать, – дежурная фраза для окончания разговора. Впрочем, что он мог сказать еще?

Как и следовало ждать, слов благодарности Веринджер не дождался.

* * *

Это ковчег. Разумеется. Что же еще? Пятеро мужчин и две женщины. Лучше б, конечно, наоборот.

Ты пошляк, Марк Веринджер, ужасный пошляк.

А как иначе? Корабля нет и, разумеется, уже не будет. Чудеса возможны, но только глупцы тешат себя иллюзиями. Земля молчит. Она молчит так, как не молчала бы, если б имела возможность хоть что-нибудь сказать. Нет никакой разницы, что там у них приключилось. Молчат все восемнадцать станций: от Лабрадора до Новой Зеландии. Навряд ли это пьяный монтер зацепил рубильник рукавом халата.

Война? Эпидемия? Здесь семь человек из четырех стран с трех континентов. Хоть кто-нибудь побеспокоился бы о них, если бы мог.

В это невозможно поверить. Их там семь или восемь миллиардов. Не сгинули же они все единомоментно, даже не пискнув в микрофон.

Бэррон говорит, нет даже шумов. Даже фона. В самом деле: землетрясение, метеорит, цунами?.. Восстание роботов? Но ведь так не бывает, чтобы все накрылось единомоментно. Не верю… Верю – не верю, какая разница?