Пьеса для расстроенного пианино (СИ)

Газовая камера -- это было помещение...с двумя трубами,... вроде дымоходов... Эти трубы поднимались наверх и выходили на крышу, которая снаружи была почти вровень с землей. Там, наверху, стояли эсесовцы, и когда бункер заполнялся... да, подождите минуту... Сначала они запускали туда всех женщин, а потом уже мужчин. Иногда оставалось 20 или 30 человек лишних, которые туда не помещались, так что детей они всегда оставляли на потом. И когда бункер уже заполнялся настолько, что больше людей уже не помещалось ... они пускали детей ползти прямо по головам, просто заталкивали их внутрь, чтобы уместить всех. И тогда за ними захлопывалась дверь, толстая дверь...

Те люди... эсесовцы ждали снаружи, там был фургон с эмблемой Красного Креста, и были банки... банки с газом в грузовике... в санитарном фургоне. Эсесовец надевал противогаз... он должен был надеть противогаз, потом срывал крышку с канистры с газом и запускал его в отверстие, в трубу, по которой газ попадал внутрь... Это занимало от пяти до десяти минут. В двери камеры было небольшое смотровое отверстие, застекленное, там было четыре или пять слоев стекла, и оно было забрано решеткой, чтобы стекло никто не мог выбить. И когда они включали свет... в бункере, можно было увидеть, умерли уже люди или еще нет.Так и было, мадам Леду, я не преувеличиваю. Как и говорила Фриде, мы должны были работать, а потом умереть в том месте, только так было возможно вырваться из Аушвица. Другого пути не было.

Как-то ночью я проснулась от какого-то странного звука. Он был похож на автоматную стрекотню. Тра-та-та-та-та. Или что-то вроде того. Но это были не автоматы. Я осторожно повернулась в сторону Фриде - это стучали её зубы. Вот так: тра-та-та-та-та. Я подумала, что она замёрзла (в бараке всегда было холодно), поэтому придвинулась к ней ближе и обняла как можно крепче. Мне подумалось, если мы будем лежать вот так близко, прижавшись друг к другу, то сможем немного согреться. Хотя, должна признать, что та ночь выдалась не самой холодной.

Фриде лежала с широко открытыми глазами и глядела в потолок.

- Что случилось? - спросила я.

- Мне страшно, - ответила она, и я поняла, что дрожь её бьёт вовсе не от холода. Это показалось мне не особенно странным. Здесь все мы жили в постоянном страхе, но в отличие от меня, Фриде казалась более стойкой. Не то, чтобы она отличалась каким-то особенным умом, но она была куда более осведомлённой о многих вещах, чем любая из нас. У меня даже складывалось впечатление, что она провела в этом месте многие, многие месяцы, хорошо изучив здешние порядки. Каким-то непостижимым образом ей всегда удавалось обходить острые углы, тогда как все остальные постоянно терпели побои - за то, что шли не в ногу, за то, что приходили последними на построение, за то, что переговаривались - за всё, что здесь было запрещено. Ей постоянно везло, и вот она сломалась. Я была куда менее стойкой. В тот момент я даже подумала, что если это случилось с нею так скоро, сколько протяну я сама? А затем она спросила меня:

- Где я?

Спросила так, словно оказалась тут впервые. Наверное, это было какое-то помутнение сознания, иначе, зачем бы она меня спрашивала?

Я ответила:

- В бараке.

- Что это за место? - снова спросила она, продолжая клацать зубами.

- Худшее на земле, - ответила я.

- Почему здесь так холодно?

- Наверное, потому, что зима.

Она медленно повернула ко мне голову и всмотрелась в моё лицо. Не знаю, что можно было разобрать в такой темноте, но мне показалось, что она совершенно не узнаёт меня.

- Пожалуйста, пожалуйста, - взмолилась она, - пусть всё это прекратится!