Пьеса для расстроенного пианино (СИ)

- Простите, но мы никогда не встречалась с вами прежде, - возразила мадам Леду. - Мне жаль, что вам пришлось зря проделать такое долгое путешествие, так как, скорее всего, я вам только напоминаю кого-то, кого вы знали раньше, - предположила она. - При этом я совершенно не исключаю, что вам может быть кое-что известно о моей семье. В современном мире получить любую информацию не так уж сложно...

- Вы думаете, что имеете дело с выжившей из ума старухой? - прямо спросила мадам Гальен и улыбнулась. - Быть может, вы и правы, и я действительно безумна. В конце концов, мне девяносто два года. Мало кому удаётся сохранить здравый рассудок в этом возрасте. Но если уж мы все встретились здесь, в этой самой комнате, я предпочла бы поговорить прежде, чем отправиться в богадельню.

Мадам Леду метнула взгляд в сторону детского манежа. Этьенн сидел на толстом матрасе и обсасывал пальцы.

- Прошу вас, выслушайте её, - вмешалась Софи.

- Мне кажется, я была с вами достаточно откровенной, чтобы заслужить несколько минут внимания, - развела руками мадам Гальен.

Поколебавшись несколько секунд, мадам Леду всё же кивнула.

- Хорошо, - сказала она. - Если вы настаиваете.

Взяв в руки чашку с горячим чаем, Софи удобнее устроилась в кресле, давая понять, что беседа может затянуться.

- Благодарю, - удовлетворённо произнесла старуха. - Я скажу то, что должна сказать. И если мои слова не найдут в вас никакого отклика, то мы немедленно уйдём. В любом случае прошу не судить нас строго.

- Я вас слушаю, мадам Гальен, - поторопила молодая женщина.

- Я расскажу вам одну историю, которая случилась много-много лет назад, в дни моей юности, - и она вальяжно откинулась на мягкую спинку кресла. - Признаться, я уже плохо помню, что было до войны. Со временем былое превращается в яркие размытые пятна - как будто смотришь в калейдоскоп, а они всё сменяют и сменяют друг друга, и тебе не на чем остановить глаз. Всё стало пёстрым и размазанным одновременно, будто я выросла в цветочной лавке, но это, конечно же, не так...

Мою мать звали Франсуаза Неель, а отца - Густав Гальен. Он работал конферансье в одном из парижских кафешантанов, развлекая публику между номерами игрой на фортепиано. Он был безусловно талантливым пианистом и неплохим сочинителем. Его музыка исполнялась на сцене и имела успех. Даже если я немного преувеличиваю, то это не меняет того факта, что я им безумно гордилась.

Мне было шестнадцать. Я обслуживала столики и, как и любая другая девушка на моём месте, каждый вечер оказывающаяся в кругу парижской богемы, мечтала петь. Стоит упомянуть, что я была совсем неплохо сложена, довольно пластична и имела приятный тембр голоса. Я пела, не каждый вечер, разумеется, но пела. А днём репетировала с отцом. Он играл, а я разучивала новые песни. Пожалуй, это время было самым беззаботным в моей жизни. Оно предшествовало тому, когда мечты, которыми должен жить каждый человек, превратились в надежды - бледные призраки желаний.

14 июня 1940 года немецкие войска вошли в Париж, объявленный "открытым городом". Вам известно, что значит "открытый город", мадам Леду? Я покажусь вам вульгарной, если скажу, что это шлюха, лежащая на спине с раздвинутыми ногами, пока над возвышающейся над ней Эйфелевой башне реет немецкая свастика. Уже вечером того же дня немцы наводнили город. Они разъезжали в метро, прогуливались по улицам, приветливо улыбаясь прохожим. Ничего угрожающего. Ничего такого, что заставило бы нас подумать о сопротивлении. Никто из нас, парижан, не чувствовал острого неприятия. Мы продолжали заниматься обыденными делами - жизнь шла своим чередом. Разве что время от времени ощущали некоторую неловкость, словно к нам в дом заглянул непрошенный гость. Представьте себе, этот незнакомец сидит за вашим столом и наблюдает, как вы стряпаете или стираете. Вы стоите к нему спиной, стараетесь не замечать, но все ваши движения напряжены, потому что вы только и ждёте, когда он наконец встанет и уйдёт. В своём собственном доме вы чувствуете себя неловко в его присутствии.

Это касалось всех. Все испытывали нечто подобное. Те, кто прогуливались в Люксембургском саду или Пале-Рояль, кто выходил на рынок, чтобы купить свежего хлеба, засиживался в кафе, которых было в избытке на улицах и площадях. Все мы в собственном городе ощущали себя не в своей тарелке. Только и всего, если вы намерены мириться с подобным положением вещей.