Пьеса для расстроенного пианино (СИ)

Аресты начались с середины 1941 года. Евреев и политических заключённых отправляли во временные лагеря где-то в окрестностях Парижа. Я не знала, где именно, но мне говорили, что туда можно отправлять посылки с едой и тёплой одеждой. Наверное, это было что-то наподобие тюрьмы. Спустя ещё год людей стали в поездах переправлять на принудительные работы в Польшу и Германию. Тех, кто оказывал сопротивление, расстреливали на месте. Так поступали вплоть до капитуляции немецких войск в сорок четвёртом. Но до этого было ещё очень далеко. Когда живёшь в постоянном страхе, время течёт медленно. Ты стараешься заполнить пустоту, но ничего не выходит. Страх за собственную жизнь изолирует человека от общества, делает его эгоистом, к тому же совершенно бесполезным...

Раз в год мы настраивали пианино. Этим занимался месье Роббер за весьма скромную плату. Сунув в карман несколько франков, чтобы оплатить аванс, я села на велосипед и довольно скоро доехала до улицы Розье. Мне никогда не нравились тамошние старые дома с облупившейся краской на стенах, завешанные многочисленными плакатами, сильно пахнущими типографской краской. На них вечно писали какую-то чушь про большевицкую заразу, поразившую всю Европу, или что-то вроде того.

Я поднялась на второй этаж и позвонила в звонок. Мне показалось, что он не сработал, и я постучала в дверь, зная, что меня обязательно услышат. Я ждала, но на мой стук так никто и не откликнулся. Тогда я повторила попытку несколько раз. Дверь открылась. Но эта была совсем другая дверь - как раз за моей спиной. Из-за неё выглянула мадемуазель Трюдюфф, соседка месье Роббера, и поманила меня пальцем. Это показалось мне странным, так как мы были почти незнакомы. Мадемуазель Трюдюфф впустила меня в свою квартиру и быстро заперла дверь.

- Вы ищите месье Рббера? - спросила она, и я подтвердила, что так и есть. - Вы не найдёте его здесь. Неделю назад ночью за ним пришли двое полицейских жандармов. Не немцы, французы. Они попросили его взять вещи и документы и следовать за ними. Я собственными глазами видела из окна, как его и ещё нескольких жильцов вывели на улицу и посадили в автобус.

- Его отпустят? - спросила я.

Мадемуазель Трюдюфф, в домашнем халате и с папильотками в волосах, громко хмыкнула.

- Не думаю. Я слышала, их всех везут на поселение в какой-то маленький городок или даже деревушку на юге Польши. Кажется, в Аушвиц.

- Их повесят?

- Нет-нет. Немцам нужны рабочие руки. Думаю, туда сошлют всех евреев.

Не скажу, что я слышала об этом впервые. Об Аушвице говорили как о какой-то тюрьме. Многие не верили, что там происходят убийства. Не хотели верить, что где-то совершается зло, не постижимое ни разумом, ни чувствами. Каждый раз, выходя на улицу, мы видели неспешно прогуливающихся людей, молодых матерей с детскими колясками, элегантно одетых мужчин, спешащих по своим делам, тележки с цветами и прочие несущественные вещи и старались не замечать очевидное - развевающиеся на ветру немецкие флаги, людей в военной форме, проходящих мимо нас маршем, указатели улиц на немецком языке, словно были не французами, а всего лишь каким-то немецким придатком. Мы затыкали себе уши, едва заслышав выстрелы в подворотне, и скорее бежали прочь от этого места. Никто не возмущался. Большинство из страха, другие из солидарности.

Я вернулась к отцу и рассказала ему всё, как есть. Я попыталась вытащить из кармана деньги, которые он мне дал, но в кармане оказалась дыра, и они завалились за подкладку. Я никак не могла их оттуда достать. Даже не сразу поняла, что это из-за того, что мои пальцы онемели и плохо слушались.

Мы лишились господина Роббера. Каждый раз, когда отец усаживался за пианино, из него вылетали пугающие дребезжащие звуки. Это случалось всегда неожиданно. Они резали слух. Несколько клавиш второй и третьей октавы не работали - требовалось заменить струны. Месье Жоанно попросил найти другого настройщика, но беда в том, что почти все они были евреями. Мы дали объявление в газету, а пока отец продолжал играть на расстроенном инструменте, умудряясь сочинять небольшие пьесы с учётом того, на какие клавиши не следовало нажимать. Я же каждую ночь просыпалась от того, что мне чудилось, что кто-то стучит в дверь, - сложив руки, старуха замолчала.

Мадам Леду передвинулась в угол дивана и поджала под себя ноги.

- И они пришли? Они арестовали вас? - спросила она.