Пьеса для расстроенного пианино (СИ)

Выбравшись из погреба, мадам Мартен расстегнула немцу китель и приложила ухо к груди.

- Так и есть. Он мёртв, - заключила она. - Так мог поступить только немец. Приехать в чужую страну, есть, пить, не заплатить и умереть самой нелепой смертью!

Мы замерли, не представляя, что делать дальше. Мы смотрели друг на друга. Месье Кассель побледнел, мадам Мартен утирала со лба пот, а лицо месье Клобера вытянулось от испуга. Наверное, я тоже выглядела не лучшим образом. Никогда раньше я не видела мёртвецов так близко и не знала, что в моей жизни их ещё будет очень много!

- Если об этом узнают, нас всех сразу же расстреляют, - предположил месье Кассель.

- Не узнают, - после некоторой паузы, произнёс месье Клобер. - Запри-ка дверь, Рене, - обратился он ко мне, и я беспрекословно исполнила его просьбу. Вместе они спеленали труп, как младенца, в старую мешковину и водворили обратно в погреб. Против всех установленных для меня правил, я вышла в зал и позвала отца. Мы всё ему рассказали. Я видела, что он напуган не меньше нашего.

- Никому ни слова, - проговорил он и пошёл звонить директору, месье Жоанно.

Каждый день месье собственноручно открывал и закрывал кафе собственным ключом. У него здесь был личный кабинет, но в тот день он ушёл домой раньше. Этот случай нанёс сокрушительный удар по его репутации и мог так же стоить ему жизни.

Он отговорил нас принимать какие-либо поспешные меры и приехал тотчас же. Месье Жоанно потребовал, чтобы мы вели себя как обычно и как можно скорее вернулись к своим обязанностям. Затем он позвал моего отца, и они ненадолго заперлись в его кабинете. Уже тогда я догадалась, что они обсуждают, каким образом избавиться от трупа так, чтобы на нас не пало подозрение.

Посетители разошлись ближе к двум часам ночи, и директор попросил месье Касселя и месье Клобера вернуться домой и никому не рассказывать о случившемся. Меня и мадам Мартен тоже отпустили. Никто не задавал лишних вопросов. Остались только отец и месье Жоанно.

Я вернулась домой, можно сказать, как обычно. Из комнаты матери не доносилось ни звука. Я разделась и легла в холодную постель. Была середина января. Я дрожала от страха и никак не могла заснуть. Я думала о том, что со всеми нами будет, если кто-нибудь узнает о произошедшем этой ночью. Нас повесят, хотя никто из нас ни в чём не виноват. Но если бы мы честно признались в том, что на наших глазах немецкий офицер упал в погреб и свернул себе шею, они вряд ли простили бы нам сам факт того, что он был открыт.

На улице было совсем темно. В жёлтом свете уличных фонарей я наблюдала, как мечется снег. Во мне зрело напряжение, которое становилось всё сильнее с каждой минутой. Я всё время думала о том, когда же вернётся отец. Что его могло задержать? Моё воображение рисовало страшные картины: как отец с месье Жоанно пробираются сквозь метель с тяжёлой ношей на плечах, чтобы понадёжнее спрятать труп. Полицейские жандармы свистят им в спины. Их останавливают и спрашивают, что в мешке. Наконец их просят развязать его и показать, что в нём спрятано...

Что дальше? Я запрещала своему воображению заглядывать так далеко в будущее, чтобы совсем не лишиться рассудка.

Отец вернулся только через несколько часов, совершенно пьяный.

- Мы сбросили тело с моста в Сену. Пусть думают, что он поскользнулся на снегу и свалился вниз, - сказал он и приложил палец к губам: - Тссссс!

Я довела его до кровати, помогла улечься и накрыла одеялом. Затем пошла на кухню и поставила чайник. Несчастный случай! Это было гениальное решение.

Всю следующую неделю мы были похожи на заговорщиков, членов какой-то подпольной партии. Встречаясь на кухне, мы обменивались многозначительными взглядами и молчали. Мне даже показалось, что со временем мы сможем забыть об этом инциденте, но не тут-то было. Ещё через неделю нас по одному стали вызывать в комиссариат для дачи показаний. Нас спрашивали о человеке по имени Ганс Шварцманн, и мы по очереди рассказывали, что никогда о нём не слышали. Это было чистой правдой. Мы знали имена только нескольких завсегдатаев заведения, и все они были парижанами. Нас вызывали несколько раз. Не представляю, каким образом мне удалось выдержать всё это и не расплакаться от страха. Я всё сделала правильно. Я держалась очень мужественно. Сохраняла невозмутимость. А как иначе?

Никто так никогда и не узнал, что случилось той ночью. Нам удалось скрыть правду. Смерть Ганса Шварцманна в конце концов признали несчастным случаем и оставили нас в покое. Но на меня вся эта история произвела неизгладимое впечатление. Каждую ночь мне снились кошмары. Наверное, до меня слишком поздно дошло, что никто из нас больше не в безопасности. Я не была ни еврейкой, ни коммунисткой, у меня не было никаких политических убеждений, как и никакой уверенности в будущем.