Песенка для Нерона

— Ну да, — сказала она. — Наверное, ты прав. Но некоторые захотели бы расквитаться. И на самом деле я не злой человек — о, я знаю, сказать просто, и ты не обязан верить, но я не считаю себя злой, но в общем я всегда делала то, что было необходимо, чтобы уйти от всего плохого — ну ты понимаешь, от Золотого Дома. Мне казалось, что если я не стану совершенно свободной от всех, всегда останется вероятность, что я вернусь к тому, с чего начала, или даже к чему похуже. Я просто боялась, наверное. Но... ну, теперь я знаю, что ты не такой, и если ты сможешь мне поверить, дать еще один шанс, я клянусь — со всем этим покончено. Я хочу где-то остановиться. Я могу работать, что бы мне не пришлось делать, и знаю, что ничего плохого не случится, если я сама все не испорчу. Вот и все. Извини, — добавила она. — Звучит очень глупо и жалко. Но как бы там ни было, именно это я и хотела тебе сказать.

Последовала долгая тишина, которую прервала только решившая помочиться лошадь.

— Как я и сказал, — проговорил я наконец, — по мне так мы оставили все позади, так почему бы нам не вести себя так, будто ничего и не произошло? Так будет лучше для всех, если хочешь знать мое мнение.

Но на лошадь я ей сесть так и не позволил.

Когда мы достигли Филы, уже почти стемнело. Всю последнюю милю она спрашивала: — далеко еще? — а я отвечал: — скоро придем, а она говорила: — ну, когда уже? — по крайней мере насчет отсутствия привычки к ходьбе по аттическим дорогам она не соврала, потому что чем ближе мы подходили к дому, тем медленнее она шла, тащилась так, будто умирает от изнеможения в Ливийской пустыне. Поэтому, когда до фермы оставалось не более двух сотен шагов, и она в очередной раз спросил:

— Далеко еще?

Я кивнул и ответил:

— Да нет, миль десять всего осталось, до рассвета будем дома.

Когда я распахнул ворота и мы вошли во двор, она все еще всхлипывала.

— Это здесь? — спросила она.

— Да, — сказал я.

— О, — сказала она.

Смикрон, один из моих сирийцев, как раз вышел из конюшни.

— Привет, — сказал он. — Хорошо съездил?

А я ответил:

— Неплохо, — и бросил ему поводья.

Он посмотрел на Бландинию, но ничего не сказал. Не думаю, что она его вообще заметила.

Под дверью пробивался свет, а значит, либо мать была еще в сознании, либо свалилась, не погасив светильников. К счастью, оказалось, что верно последнее, потому что я был не в настроении представлять их друг другу после долгой прогулки по горам. Когда мы вошли, она лежала на полу в красной луже. Бландиния завизжала и попыталась выпрыгнуть из кожи. К счастью, этого оказалось недостаточно, чтобы разбудить маму.

— Боже мой, — бормотала Бландиния, — о, Боже мой, она убита.

Я устало покачал головой.

— Это не кровь, а бухло, — сказал я. — Все с ней в порядке. Она либо встанет посреди ночи и дотащится до кровати, либо проспит тут до утра. В самом худшем случае шею отлежит, но пока что ей от этого никакого вреда не было.

Было забавно наблюдать за лицом Бландинии, на котором удивлением мешалось с — да— отвращением.

— Ты имеешь в виду, с ней такое часто бывает? — прошептала она.

Я кивнул.

— Практически каждый день, — сказал я. — Это не говоря о том, что она всегда блюет на пол. Иногда она вырубается в кресле или на кушетке. Иногда умудряется добраться до кровати. Один раз я пошел кормить свинью на рассвете и нате вам — лежит лицом в навоз и храпит, как свиноматка, — я зевнул. — Поскольку мы только приехали, — сказал я, — не стоит тебе начинать сегодня работать, так что не утруждайся. В углу есть лишний матрас, вон там, можешь спать на нем. Спокойной ночи.

Честно говоря, проснувшись на следующее утро, я не был уверен, что она еще здесь. Помятуя о выражении ее лица накануне вечером, я бы ничуть не удивился, обнаружив, что она сделала ноги, пока я спал, наплевав на ужасные кары, предписанные беглым рабам законом. Но когда я открыл дверь внутренний комнаты и выглянул, то был изумлен видом главного зала — охренеть, как там было чисто и прибрано. Мать все еще спала на полу и пространство вокруг нее осталось нетронутым, как маленький островок бардака в море гигиены и порядка. Бландиния, опустившись на колени рядом с ведром воды, отскребала неподатливую отметину с каменной плиты. Поразительно, подумал я; все равно как увидеть волка, штопающего носок.

Да ты обзавелся сокровищем, сказал я себе.

— Доброе утро, — сказал я. — Хорошо спала?

Она повернула голову и оскалилась, как разозленная лисица.

— Прислужница при даме — так ты говорил?— прорычала она. — Приятная простая работа — приглядывать за милой старушкой, от которой не дождешься никаких хлопот, а через годик она умрет и освободит меня по завещанию. Да я еще до рассвета начала отскребать пятилетнюю блевотину с мебели.

Я улыбнулся.

— Ты проделала гигантскую работу, — сказал я ободряюще. — Но только пропустила вон тот участок.

Она не швырнула в меня скребком только потому, полагаю, что предпочитала рукопашную схватку, как римская армия.

— Я должна была догадаться, — сказала она.