Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

Поэтому было решено, что Кэти отвезет мальчика в Швейцарию и посвятит себя его лечению. Два дорогих паломника, видимо, улетают отсюда во вторник на следующей неделе, 7 октября, и прибудут в аэропорт Цюриха в 5:30 вечера, а поскольку у них нет знакомых в этом городе, отчего они могут совершенно растеряться, я полагаюсь на тебя – по крайней мере, на то, что ты их встретишь. Если затем ты ничего не сможешь предпринять, то хотя бы проводи их в Давос, где у них есть адрес от доктора Мура. Но, Лоуренс, если просто по-человечески, не возьмешь ли ты на себя заботу о них – может, найдешь место для Даниэля в своей лечебнице и восстановишь его здоровье? Пожалуйста! Ради мальчика. Бог благословит тебя за это, Лоуренс, и мы, все твои добрые друзья в Уинтоне, никогда не перестанем благодарить тебя.

Медленно я еще раз перечитал письмо, слегка вздрагивая от этих «дорогих паломников», а затем инстинктивно скомкал его в руке, сильно и плотно. Что за дерьмо! Как все это страшно некстати! Откопать меня ради «старых добрых времен», заранее поблагодарить, заверить, что старые добрые Небеса благословят меня. И испортить мне вторник в Цюрихе, единственный день недели, когда Шведские авиалинии, как правило, не совершали регулярных рейсов.

И все же как я могу отделаться от Энниса. Подпортить свою репутацию. Мне придется как-то помочь, – в конце концов, это ведь ненадолго. Я подумал, что должен справиться с этим, но, как всегда, я займусь этим спокойно, с холодной головой и трезвым умом.

Глава вторая

Сестра-практикантка вошла с чайным подносом ко мне в гостиную, в это укромное логово с ковром и мягким креслом перед дровяной печью, облицованной бело-голубым кафелем. Это была свежая деревенская девушка из Вале, приятно пахнущая молоком и с хорошо сформированными молочными железами, – выходя, перед тем как закрыть дверь, она всегда взглядывала на меня через плечо, не совсем по-коровьи. Но сегодня я не смог ей ответить, равно как ароматному запаху свежеиспеченных сырников не удалось развеять моих тяжелых дум. Да, письмо было неприятностью, сокрушительной неприятностью, оно расстроило меня, вернув к тому периоду в моей прежней жизни, о котором я никогда не вспоминал без надобности.

Лично я не терплю отступлений, они прерывают действие, которое замирает и чахнет, но, чтобы представить всю картину в перспективе, следует пояснить, что в возрасте пятнадцати лет я отправился в Ливенфорд, чтобы жить там с дедушкой и бабушкой. За месяц до этого, не без примеси абсурда, очевидного для тех, кто знаком с началом моей странноватой карьеры, я стал победителем конкурса на соискание стипендии Эллисона в Университете Уинтона, каковое достижение немного померкло в моих глазах, когда выяснилось, что для поступления в университет я должен в течение года посещать ливенфордскую школу, дабы сдать выпускные экзамены за среднее учебное заведение, согласно системе народного образования Шотландии.

Нельзя сказать, что Брюсы, живущие в особняке на Вудсайд-авеню, испытали восторг в связи с моим приездом. Их любимая дочь, сбежавшая с моим отцом-католиком, сильно огорчила их. И вот, пятнадцать лет спустя, в подтверждение своих худших опасений, они оказались лицом к лицу с единственным сохранившимся свидетельством этого злополучного альянса.

Мой преисполненный гордыни дед Роберт Брюс был достойным гражданином города, вышедшим на пенсию с должности начальника отдела пиломатериалов на местной судоверфи «Деннисон Бразерс», – его самодостаточное бытие протекало под знаком сомнительного убеждения, что он прямой потомок героя Шотландии, который, раскроив боевым топором череп де Бохуна, привел шотландцев к победе над англичанами в Бэннокберне в 1314 году – эту дату мне никогда не позволяли забыть[143].