Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

для детской лечебницы и санатория Мэйбелле, Шлевальд, Швейцария, на должность заведующего медицинской службой британский врач, одинокий и предпочтительно моложе 30 лет. Желательно знание немецкого и легочных болезней. Предоставляются полный пансион и комфортабельные апартаменты. Зарплата 500 фунтов стерлингов в год, выплачиваемая в стерлингах или швейцарских франках. Дополнительные сведения и формы заявки у Дж. Скригемура, адвокатская контора, Галифакс, Йорк.

Я застыл словно загипнотизированный, с каким-то предчувствием, что это именно то, что мне нужно, что я хочу и что должен получить. И все же, глядя в грязное окно бесплатного диспансера, над которым на фоне отвалов нависали надшахтные копры, я прекрасно осознавал, что с точки зрения здравого смысла для меня все это нереально. Тем не менее где-то в глубине души у меня возникло странное чувство, что это не случайное вмешательство в мою жизнь, что здесь кроется возможность, специально разработанная для Лоуренса Кэрролла, которой я должен воспользоваться. Не раздумывая я сел и написал Дж. Скригемуру.

Ответ пришел через три дня.

Лечебница была создана на средства миссис Беллы Кейли, вдовы богатого владельца текстильной фабрики, поселившейся в Шлевальде с дочерью Мэйбелле в 1896 году. Дочь, хрупкое существо с туберкулезом легких, на короткий срок своей жизни была приговорена к Альпам. Когда через несколько лет она умерла, мать, то ли по сентиментальным причинам, то ли из-за подлинной привязанности к Швейцарии, осталась в Шлевальде, и после ее смерти, согласно завещанию, большое шале было расширено, построена палата на двенадцать коек и еще нескольких небольших шале – все это ради малоимущих британских детей, особенно тех, у кого были слабые или уже поврежденные легкие. Персонал состоял из врача-ординатора, сестры-хозяйки и медицинской сестры-практикантки.

Шесть раз в году в лечебницу прибывали группы детей для поправки здоровья или на каникулы. Нуждавшиеся в дополнительном лечении содержались в этой палате.

Спустя две недели я отправился в Галифакс для собеседования, которое состоялось в офисе Скригемура на Маркет-стрит. Я, естественно, нервничал, но в то же время не терял надежды, поскольку хорошо подготовился и полагал, что меня не будут недооценивать. Четверо других кандидатов сидели в приемной и выглядели вполне убедительно, у двоих даже были лондонские дипломы, разумеется лучше моего, но, пообщавшись, я выяснил, что никто из четверых не говорит по-немецки. И на том спасибо. Прежде чем почтительно постучать по матовой панели двери и войти, я напоследок заглянул в старый разговорник для туристов, который откопал на книжном развале в Кардиффе и в последние десять дней зубрил из него разные фразы.

Комитет состоял из трех членов – самого Скригемура, маленького, сверкающего лысиной и доброжелательного, и двух солидных трезвомыслящих йоркширских бизнесменов. Осмотрев меня с ног до головы, они начали допрос. Я был в своей лучшей форме: спокойный, бдительный, убежденный, сдержанно настроенный на дело, но как личность – скромный, не выпячивающий тех преимуществ, которые я себе напридумывал, дающий возможность узреть со стороны те мои достоинства, которые я сам вроде как смутился бы в себе обнаружить. Да, я признал, что люблю детей, всегда с ними ладил, не только как член большой семьи, но и в своей обширной практике. При упоминании превосходных отзывов о моей персоне мне удалась мина удивления, несмотря на то что две лучшие рекомендации написал я сам. Да, я спокойно согласился с тем, что шахтерский городок Южного Уэльса, пожалуй, не такое уже социально привлекательное поле деятельности для амбициозного молодого человека. Тем не менее, как ни странно, городок стал для меня таковым: я специально выбрал это место для изучения пневмокониоза, добавив через паузу после того, как это заявление их накрыло: «Как вам, джентльмены, известно, эта группа легочных заболеваний включает антракоз, силикоз и туберкулез – которым особенно подвержены работники горнодобывающей промышленности».

За этим хорошо продуманным гамбитом наступила впечатляющая тишина; затем, обменявшись взглядами со своими напарниками, Скригемур заметил:

– Это важный для нас момент, доктор Кэрролл. – Потом, как бы едва ли надеясь на положительный ответ, он прочистил горло и неуверенно спросил: – Полагаю, что вы не очень-то знакомы с немецким языком, доктор?

Я улыбнулся, решив пойти ва-банк. Была не была…

– Aber, mein Herr, Ich können das Deutsch gut sprechen[137].

Это их нокаутировало – никто из них не знал ни слова по-немецки. И прежде чем они очухались, я одарил их еще парочкой более непринужденных, хотя и не особо подходящих к случаю шедевров из моей маленькой зеленой книжицы, произнеся их скороговоркой:

– Entschuldigen Sie, mein Herr, können Sie mir zeigen wo der nachste Abort ist? (Извините, сэр, не можете ли вы показать-мне-где-ближайший-туалет?)