Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

Эй, поосторожней, клоун, не заходи слишком далеко. Я сверкнул в ее сторону улыбкой, постаравшись придать таковой очарование. В любом учреждении это первое правило выживания рядом с сестрой-хозяйкой. И так как я получил небесное послание всего семь месяцев назад, то усердно окучивал Хюльду, вешая ей на уши вдохновенную лапшу, создавая благородных предков, дабы укрепить свой имидж. Так что теперь этот старый огнедышащий дракон, этот ветеран больничных уток, эта жрица Гиппократа в белой сутане была полностью моей, или, точнее, я был ее ясноглазый Junge[129].

– Теперь у нас перерыв на шесть неделя, – размышляла она. – Вы вернетесь к работа аспирантом в Zurich Kantonspital?[130]

– Я буду туда ездить по крайней мере раз или два раза в неделю, – подумав, согласился я. – Начиная со вторника.

– Ах, как хорошо иметь молодой, напористый, научный доктор. Наш бывший Herr доктор был… – она покачала головой, – ein Schrinker[131].

– Das war nicht gut für Sie[132], – ответил я, продемонстрировав свой прогресс в разговорном немецком.

– Nein, aber das ist ein Problem für seine neue Frau[133]. — Прояснив таким образом, что женатые доктора нежелательны в данной лечебнице, она посмотрела на часы, висевшие у нее на груди. – А теперь пойду присмотреть за ваш чай. – Отойдя, она лукаво взглянула на меня. – Вам ведь нравятся сырники с яйцо и хлебный крошка – я их специально для вас готовить.

– Хозяйка, они прелесть… А вы… вы просто прелестница.

Она хихикнула – не удивленная, а просто польщенная.

– При лестнице? Это хорош?

– Лучше не бывает.

Когда она ушла, я вдруг рассердился на себя. Она была по-своему доброй и достойной уважения. И разве я не должен благодарить свою счастливую звезду за пребывание здесь? Наконец-то я в шоколаде после восьми лет всевозможного дерьма в виде общей практики.

Окончив университет в Уинтоне, я отправился в Австралию судовым врачом на грузовом корабле, а затем вернулся в полной боевой готовности для прыжка на Харли-стрит[134]. Довольно скоро выяснилось, чего стоят финансовая и профессиональная составляющие шотландского высшего, низко котируемого образования. Кому ты такой нужен, с огородным навозом на сапогах и кашей, еще не просохшей на губах? Сначала несколько случайных заработков, один в Хайленде у тяжко пьющего члена клана Макклуфов, затем – недолго – ассистентом, а далее – в трущобах Уинтона, где, чуть ли не голодая, я сверхурочно принимал страдающего ожирением старого тунеядца, который пригребал ко мне после выходных, проведенных в Глендрум-Гидро, с кучей карт меню, предлагавших самые разные блюда, тотчас же садился и, пуская слюни на пузо, читал их мне одно за другим.

Затем долгая работа помощником врача в Ноттингеме при довольно смутных видах на партнерство, чему так и не было суждено осуществиться. Но стоит ли расширять сей печальный список: бесконечные часы тяжелых операций, ночные вызовы, медицинские страховки, которые в результате оказывались поддельными, скудная, нерегулярная сухомятка, неравномерное разделение труда под самодовольные тирады: «Да, кстати, Кэрролл, мы с женой собираемся на званый ужин и в театр. Ты не против разделаться с этими тремя последними вызовами, которые только что поступили?»

Но на ужин вывозили не всех жен. «Я часто думаю, доктор Кэрролл, что гроблю лучшие годы своей жизни в Садсбери. Сидни так завяз в своей практике; вам, должно быть, это очевидно – вы такой понимающий для молодого человека». Притом с томным взглядом она отрезает мне лишний кусок тощей баранины под картофельное пюре, пока Сидни зарывался мордой в B. M. J.[135] Бедная, пухлая, увядающая в тоске, я утешил вас лишь добрым словом. Как можно было найти любовь в этих унылых панталонах, каждый понедельник вывешиваемых на заднем дворе Садсбери?

Последний раз я сполна черпанул грязи, когда меня, в статусе врача-акушера Службы медицинской помощи Рондда-Вэлли в Южном Уэльсе, чуть ли не каждую ночь будила сестра-акушерка, – полуодетый и все еще полусонный, я, пошатываясь, брел в сумрачный мир бесконечных шахтерских жилищ, где на ощупь взбирался по лестнице на чердак, накладывал щипцы и тянул, ощущая себя послушным роботом, возможно, ударником на тарелках, в дикой симфонии пота, слез, дерьма и крови.

Стоя утром после такой ночи на бетонном полу центральной больницы, все еще в своем профессиональном облачении, в старом пальто и разваливающихся башмаках, и заворачивая бутылку экстракта спорыньи – эту панацею при нежелающей выходить плаценте – в выдранную из «Ланцета»[136] страницу, я случайно прочел на ней воспаленными глазами рекламное объявление.

Требуется: