Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

Классическая лейкоцитемия. Злокачественная, миелоцитарного типа: причина пока неизвестна. Ламотт польстил мне, подтвердив мой диагноз и добавив к картине маслом парочку уточняющих мазков. Неуклонно прогрессирует. Аномальные клетки множатся и колонизируют печень, селезенку, почки, легкие; они усиленно размножаются в костном мозге, и все больше и больше их поступает оттуда в другие органы. Симптомы: слабость и истощение организма, вздутие живота, кровоизлияние в желудок и кишечник, отек ног из-за закупорки лимфатических сосудов. Лечение: специфические лекарственные препараты неизвестны; лучевая терапия в малых дозах неэффективна, в больших дозах уничтожает здоровые клетки; в чрезвычайных ситуациях показано переливание крови. Прогноз: неопределенный, но с неизбежно смертельным исходом – срок от шести месяцев до самое большее трех лет.

Разумеется, хуже некуда. Но он был не первым ребенком, получившим такой приговор. Вдруг вспомнилась эпидемия цереброспинального менингита[202], с которой я столкнулся в Рондде. Сколько грязных одеял я натянул на эти бедные маленькие трупики? Неудивительно, что в результате черствеешь. Необходимо было подготовить почву, и чем скорее, тем лучше. Когда он приступил ко второму яйцу, я наклонился к нему:

– Как закусон?

– Первоклассный.

– Хорошо. Это часть твоего лечения – больше никакого рыбьего жира, но много белка. Кажется, я говорил, что у тебя анемия.

– А, да. Вы действительно это заметили. А доктор Ламотт… он с этим согласен?

Я кивнул.

– И разработан план твоего лечения. – Я сделал паузу и весело добавил: – Очень жаль, что в Мэйбелле мы не можем вылечить тебя.

Его рот раскрылся, как у форели на крючке, и кусок яйца упал с вилки.

– Почему?

– У нас нет для этого условий.

Он медленно переварил услышанное.

– А я не могу посещать Kantonspital? Как сегодня?

– Боюсь, что нет, Даниэль. Это слишком далеко от Шлевальда. Тебе требуется стационарное лечение. И самое подходящее место для этого – больница «Виктория» у тебя дома.

Его подбородок уткнулся в тонкую цыплячью шею.

– Вы имеете в виду, что надо вернуться в Ливенфорд?

– Почему бы и нет, мой мальчик? – засмеялся я. – Ты ведь там живешь, не так ли?

– Да, я там жил, – медленно сказал он. – Но я… мама говорила… мы надеялись подольше побыть в Швейцарии.

– Я тоже надеялся, но раз такое дело… И что не так с милым старым Ливенфордом?

Он помолчал, глядя в свою тарелку.

– Там мне было не очень-то хорошо, когда умер папа.

– Ты скучаешь по нему?

– Думаю, да. Но дело не в этом… совсем не в этом.

– А в чем тогда?

Лицо его, начиная от губ, стало бледнеть, и мне вдруг захотелось вскочить, рассчитаться и поскорее сесть в машину. Но что-то удержало меня, и, наклонившись к нему, я ждал ответа. И дождался. Медленно, не глядя на меня, Даниэль сказал:

– Когда мой папа умер, то есть погиб, упав с крыши, было много неприятных разговоров. – Он сделал паузу, и одна мысль ударила меня как электрическим током: неудивительно, что мать не хочет возвращаться в Ливенфорд.

– Да, Дэнни? – сказал я.

– Мальчишки кричали что-то мне вслед. И на дознании, после того как Канон Дингволл сказал мне…

Он замолчал, жалобно подняв голову, чтобы посмотреть на меня, – и я увидел слезы на его щеках. Как низко ты можешь опуститься, Кэрролл? Прекрати все это, ради бога. Ты разузнал более чем достаточно.

– Постой, малыш Дэнни. Ни слова больше. Ни в коем случае не будем тебя расстраивать. Вот, возьми мой носовой платок, а я схожу к стойке за твоими пирожными.

Мне пришлось сыграть в добросердечного дядю, и спустя пять минут он, успокоенный, забыв о слезах, уже ел свои меренги, лишь изредка судорожно вздыхая.

По дороге к машине, которую я припарковал на Тильштрассе, я надеялся, что это не повторится, но все повторилось. Сначала его рука, потом уже знакомое:

– Спасибо, вы так добры ко мне, доктор Лоуренс.

Но когда ты – Кэрролл, то, пережив короткое дурное мгновение, можно вполне отмахнуться от угрызений совести. Самосохранение – это первый закон природы. Все, что именовалось «Дэвиганы», всегда отдавало для меня ядом, я со всей решимостью должен был избавиться от них. Я ничего не имел против этого маленького полуживого кусочка серого вещества, но его мать меня уничтожит. Она всегда будет со мной на ножах и в один прекрасный день выдворит меня из Мэйбелле.

Когда мы сели в машину, небо налилось серовато-сизым цветом и запорхали, опускаясь на землю, мягкие снежные хлопья.

– Видишь, Даниэль, – рассуждал я, – снег начинается. Скоро будет зима, а для тебя это не очень-то подходит.

– Я люблю снег, – сказал он и, глядя на это прекрасное медленное падение белых перьев, пробормотал себе под нос, как бы объясняя свои слова: – Это просто ангелы устраивают бой подушками.

– Они, должно быть, вытряхивают ад из самих себя, – сказал я, притом что снег повалил гуще.

Я нажал на газ, и мы поехали.

Ехать было непросто, так как стеклообогреватель работал неважно, и где-то возле Кура я подумал, что, возможно, придется остановиться и приладить цепи к колесам. Но на исходе десятого часа мы все-таки добрались до Мэйбелле.