Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы

– На этот раз маленькая компания, господин Кэрролл.

– Перед Рождеством приедет гораздо больше. По крайней мере тридцать человек.

– Это хорошо. Мне всегда нравятся эти дети из Мэйбелле.

Я дал ему два франка. Вы не обязаны давать чаевые, но, если даете, вас любят гораздо больше.

Я вошел через автоматические стеклянные двери. Главный зал аэропорта простирается на пятьдесят метров до стеклянного фасада с видом на взлетно-посадочные полосы. Справа – ряд стоек Швейцарских авиалиний, слева – банк, магазины, кафе-бар и офисы иностранных авиакомпаний. Эта левая часть, при ее немалых размерах, всегда переполнена, и я вроде как потерял из виду своих. Затем, протолкнувшись вперед, я приостановился и выругался. Они стояли у стойки шведской авиакомпании рядом с Лоттой.

– Ну вот и наш добрый друг, доктор. Как вы, дорогой Лоуренс?

– Пока еще жив… полагаю.

Лотта рассмеялась, все еще внимательно разглядывая меня:

– У него всегда плохие шутки. Он с вами так же вот шутил, миссис Дэвиган, когда вы были вместе в Мэйбелле?

– Нет, не так, иначе.

Ей пришлось отвечать и держаться, хотя и не без труда.

– По крайней мере, я предупреждала вас насчет него. Надеюсь, он не испортил вам приятный отдых. Я хорошо его знаю, разве не так, Лоуренс? Ладно, не важно. Он сам мне все расскажет, когда вы улетите.

Черт возьми, даже на своем плохом английском она нападала на меня. И выглядела потрясающе, блестяще, лучше, чем когда-либо, как образцовая модель Диора, лет на пять моложе Дэвиган, хотя и была ее ровесницей. И знала это. Дэвиган тоже это знала, в своем мешковатом старом костюме, с замороженным выражением лица. И о господи, как я не заметил этого раньше – она была в своих зимних снегоступах. Вдруг мне стало жаль ее.

– А не хотите ли кофе? – Лотта взяла на себя полную ответственность за группу. – Нет? Тогда позвольте ваши паспорта и посадочные талоны, я провожу вас прямо на самолет.

По крайней мере, она освобождала меня от них.

– Понимаете, – продолжала она, – так как именно я и встречала вас, думаю, будет правильно вас проводить.

Когда все двинулись к паспортному контролю, мой пациент потянул меня за руку. Да так сильно, что я наклонился к нему.

– Мне нужно, чтобы вы отвели меня в туалет.

Меня передернуло. Неужели в последний момент у него снова кровотечение?

– Тогда быстрей.

По короткому лестничному пролету мы спустились к мужскому туалету за кофе-баром.

– Туда.

Не выпуская моей руки, он повлек меня за собой в одну из кабинок и закрыл дверь. Его трясло.

– Скорей, – сказал я. – Снимай шорты.

– Мне это не нужно, Лоуренс. Но я должен что-то сказать вам. Возможно, я никогда вас больше не увижу и не могу уехать, не рассказав вам о моем секрете, – иначе вы будете думать, что я умолчал из-за того, что вы мне не очень нравитесь.

В полном изумлении я сел на стульчак. Он приблизился и быстро заговорил, дыша мне в щеку:

– Вот что именно случилось с моим отцом. Он несколько недель, когда большое здание заканчивали, был очень расстроен. Он всегда пил какое-то виски, но теперь стал пить гораздо больше, и дома он сердился и даже кричал, что по справедливости это здание и вся новостройка должны принадлежать ему.

Даниэль судорожно вздохнул.

– В субботу, когда он позвал нас, чтобы показать этот дом, мама не хотела идти. Он уже много выпил во время обеда. Но мы пошли. Наверху он снова начал говорить о том, как мы все это потеряли. Затем он крикнул: «Я с этим никогда не смирюсь, я покажу им!» Мама поняла, к чему идет, и попыталась его удержать, но он оттолкнул ее, даже платье порвалось, и прыгнул. Ох, ужасно было видеть, как он перевернулся в воздухе.

Опять этот резкий, болезненный всхлип. Замерев, я сам едва дышал.

– Конечно, все думали, что он поскользнулся, по крайней мере сначала. Канон Дингволл всегда был нашим другом, мы сразу же пошли к нему, чтобы спросить, следует ли нам сказать правду. Он выслушал и сказал, что лучше всего молчать, чтобы не сделать отца самоубийцей, иначе в церкви будет большой скандал, – лучше, сказал Канон, дать отцу так называемую презумпцию невиновности. И по еще одной причине. После отца не осталось денег, абсолютно ничего. Но на его имя дедушка Дэвиган сделал страховой полис на две тысячи фунтов – он считал, что это на мое образование… – Даниэль запнулся. – А из-за самоубийства ничего хорошего из этого не получилось бы.

Из-за оговорки в страховом полисе, аннулирующей его в случае суицида, на абсолютно невинную Дэвиган и свалились все эти подозрения и обвинения в получении денег на образование Даниэля. Они ему не понадобятся. Как я себя чувствовал? Попробуйте догадаться.

Он заплакал и протянул мне руку – я взял ее в свою. Я подумал, что он хочет поцеловать меня, но этого я бы не вынес. В ответ я бы почувствовал себя иудой. Внезапно из решетки в потолке по системе оповещения пассажиров громко раздалось:

– Всех пассажиров швейцарской авиалинии, следующих рейсом четыреста девятнадцать в Лондон, просим пройти на посадку к выходу номер восемь.

– Пошли скорее, – сказал я.