Пещера

Впрочем, и в этом я не уверен. Я ни в чём не уверен. Прежде всего в себе. Я потерял большой отрезок жизни. Навсегда. Нет, не так, как это случается каждый день, каждое мгновение. Такое с нами не случается. У меня не сохранилось никаких воспоминаний об этом отрезке. Но не потому, что они стёрлись, а потому, что их никогда не было. Я не прожил этот отрезок своей жизни.

По порядку. Неделю назад я проснулся утром на станции со странным и непонятным чувством. Чувство перешло в недоумение и растерянность, когда по окончании дня я сел, как обычно, записать свои дневные наблюдения. Трудно поверить, что доступ к моему дневнику так хорошо защищён. Чем же тогда объяснить то, что никто не попытался подправить его? По крайней мере заполнить два пустых дня. Может, это одно из доказательств незлонамеренности Сурика? Но я опять сбиваюсь. Я обнаружил два пропущенных дня в своём дневнике. Два не заполненных мной дня. Как это могло случиться? Но не это было непонятней всего. Страшнее всего было то, что я их совершенно не помнил. Не помнил эти два дня. И не только их. Я стал читать одну за другой свои записи и не узнавал их. Ровно четырнадцать местных дней. Последняя запись, которую я узнал, была сделана мной пятнадцать дней назад.

Трудно передать мои чувства в тот момент. Как я мог не помнить эти дни? И ведь какие дни. Я узнал о том, что отключил Сурика, о наблюдениях за аборигенами, о твоих предупреждениях, о НТ, о непогоде на горе и опасениях за жизнь аборигенов. Я многократно перечитал последнюю запись, в которой пишу о намерении отправиться на спасение моей команды.

В это время, моей агонии, Сурик суетился вокруг как ни в чём не бывало. Хотя должен был быть отключённым. Такая бестия. Допускаю, что я, возможно, несправедлив к капитану и его начальству. Они знают, что делают и с кем имеют дело.

Потеряв надежду понять что-нибудь из дневника, я потребовал объяснений от робота и немедленно получил их. Частично. Сурик не смог объяснить, как получилось, что он оказался опять включённым. Но как только это случилось, он первым делом занялся поиском меня. Меня в это время не было на станции. Приборы обнаружили моё тело внизу под вершиной. Безжизненным. Через десять часов после этого на станции появилась моя реплика, в которой я проснулся утром. В своей реплике пятнадцати дней назад. Потому что Сурик был отключён и не мог обновлять копии каждые два дня, как обычно. Очевидно, он не доверял это дело автоматике. Я до сих пор, разумеется, не знаю, для чего это делалось вообще. Он, однако, не решился нарушить моего приказания не покидать станцию. Поэтому не смог отправиться на поиск моего тела. Вот такая вот логика.

Эта информация не сразу улеглась внутри меня. До сих пор не улеглась. Но тот вечер был сумасшедшим, я находился в состоянии истерии и плохо его помню. За исключением того, что робот не переставая о чём-то меня спрашивал, в то время когда я пытался разобраться в своих чувствах к нему. Разобрать его на части или поблагодарить? Признаюсь, мысль об аннигиляторе смущала меня не один раз. Сурик в своей обычной манере не обращал внимания на мои переживания, но постоянно напоминал об абсолютно несущественном, на мой взгляд, в это время факте. Пока не заставил меня в конце концов прислушаться.

Один из аборигенов на горе был ещё живой. Двое его спутников успели погибнуть. Один – в лагере под вершиной. Это его я отправился спасать. Другой сорвался и разбился приблизительно в то же время. Когда-то я всё это знал сам. Оставался третий, ребёнок. Мы по-прежнему не знаем (я по-прежнему не знаю), что он делал на горе. Но в тот момент это не было важно. Не знаю, что они сделали с моим роботом, но его забота о мальчике превышала всё, что можно ожидать от обычного робота Тисы. Сурик не скрывал своего беспокойства. Мальчик был живой и совсем рядом – в одной из вентиляционных шахт станции. Сурик не переставал спрашивать меня, что делать с ним. Ничего – была моя первая реакция. Мой робот неодобрительно зажужжал. Эти старые модели. Однако раздражающее жужжание оказало успокаивающее действие на меня. Я спросил, почему он настаивает, что мы должны что-то делать, должны нарушить директиву. Я, разумеется, помнил о записях в своём дневнике, о том, что совсем недавно принимал чрезмерное участие в судьбах аборигенов. Легкомысленно чрезмерное. Но не подавал виду и пытался играть со своим роботом, ища в этом облегчения. Скучнейшее занятие. Сурик бессловно жужжал. Утомлённый, я устало спросил, что он предлагает.