Пещера

Сурик немедленно ответил. После всего, что уже произошло, план не представлялся совершенно ненормальным. Впрочем, в тот момент я был абсолютно не в состоянии сделать такую оценку. Другого плана у робота не было. Я спросил, откуда у него копия аборигена, и узнал, что этот абориген, отец мальчика, уже не в первый раз приходит сюда и проводит время в вентиляционной шахте. В каждый его визит Сурик делал его копию. Зачем и кому это было нужно, теперь уже никогда не узнать. Я допускаю, что это могла быть инициатива Сурика. Он был не совсем обычный робот. Этот новый для меня факт наверняка мог помочь в объяснении необычного поведения аборигенов, но мои мысли в то время были в другом месте. Я одобрил план, подтвердил команду не покидать станцию ни под каким предлогом и отправился в свою секцию. Я нуждался в уединении и в хорошем сне.

Остаток вечера и ночь прошли ужасно. Я пожалел, что отослал Сурика, но так и не призвал его. Назойливые, беспокойные мысли, приступы страха и отчаяния, короткие погружения в сон, ещё более невыносимые, чем бодрствование, – так я провёл время до утра и лежал в постели, не зная, что делать с ещё одним днём, когда Сурик сообщил, что прибыл разведывательный корабль. Через несколько часов после этого я беседовал с капитаном, далеко от станции, на окраине планетной системы, где корабль расположился для выполнения своей задачи.

Мне не разрешили больше возвратиться на станцию. Я не успел попрощаться с ней, с планетой и с Суриком. Команда корабля привезла мои личные вещи и то, что они посчитали нужным сохранить. Остальное было уничтожено и скрыто в недрах горы. Это не заняло у них много времени, но, без сомнения, работа была проделана тщательно. Эти тисяне произвели на меня сильное впечатление. Они живут в особом мире – между нами, НТ и остальными врагами Тисы. Признаюсь, я чувствую себя в безопасности рядом с ними.

После начальных бурных и безрезультатных протестов я смирился с ролью пассивного наблюдателя и призвал на помощь всё своё терпение и благоразумие. Корабль вскоре отбыл и направился к Тихой планете, чтобы доставить меня в цивилизацию. Оттуда, я полагаю, мне придётся добираться домой самому. Я выхожу из своей кабины только на обед и ужин. Экипаж не проявляет ко мне большого интереса, а капитан, вероятно, и вовсе забыл. Все вежливые и дружелюбные. А вчера я обнаружил, что мой канал связи по-прежнему функционирует, и уже не мог устоять перед соблазном. Впрочем, скорее всего, моя предосторожность не имеет никакого значения. Архив станции, разумеется, сохранён и будет доставлен Комиссии. Скоро там узнают всё.

Я хотел бы услышать твой совет. Что ты думаешь? У меня, разумеется, нет намерения что-либо скрывать, но всё же. Осторожность совсем не помешает в моей ситуации. А я потерял способность рассуждать логично. Учитывая паранойю во всём, что касается НТ, я опасаюсь за себя, хотя, на мой взгляд, не совершил ничего преступного. Нарушение директивы ещё не преступление. К тому же оно было совершено не мной. Почему же я чувствую себя как преступник?

Я чувствую себя совершенно ужасно. Я не знаю, кто я и кто тот тисянин, который разбился на далёкой планете. Зачем он это сделал? Нас с ним разделяют всего двенадцать дней, но мы совершенно разные люди. Мы совершенно разные люди. Каждый день я перечитываю его записи в моём дневнике. Что, если он до сих пор живой?

Но больше всего меня страшит, как я представлюсь перед Комиссией. Какие вопросы мне зададут? Поверят ли мне? Почему они должны мне поверить? Я заглядываю внутрь себя насколько могу и спрашиваю: кто ты? О, какие глупости! Мне кажется, что за мной следят. Лишь один только вид капитана наводит на меня ужас.

Довольно. Я утомил себя выше сил. Пожалуйста, не задерживайся с ответом.

Да будет с тобой Время.

Немногословный.

Да будет с тобой Время, мой хороший друг!

Пришло утро, как оно может только прийти на борт пробирающегося сквозь пространство корабля. Мой почтовый ящик по-прежнему пустой. Пришла спасительная мысль – вчера дома был выходной. Надеюсь, что ты провёл его хорошо и начал рабочий день свежим и отдохнувшим.

Я провёл ещё одну бессонную ночь, неотличимую от предшествующего ей беспокойного дня. С треволнениями невозможно совладать. Я прекрасно осведомлён об их комичности, но ничего не могу с собой сделать. Сегодня я испытал некоторое облегчение после того, как доверил их словам. Немедленно обнаружили себя два желания. Одно – стереть эту неумелую попытку, другое – поделиться ей с тобой. Самое сильное, разумеется, одержало верх. Не суди строго, прошу, я нахожусь в состоянии полнейшей истерии.

Мне никогда не узнать подробностей своей смерти. С уничтожением Сурика исчезла всякая надежда. Меня не оставляет мысль, что Сурик каким-то образом мог знать. Он мог следить за мной. Зачем нужно было его уничтожать?

Нас разделяет двенадцать дней бытия и два небытия. Четырнадцать дней. Нас разделяет непреодолимое. Один год, один час – одинаковые расстояния. Я – не он, он – не я, даже если нас разделяла бы лишь одна секунда. Но мы каким-то образом повязаны навсегда.