Пеший камикадзе. Книга первая

Отстранившись от стола, Егор поднялся и вышел следом за Стекловым, но того уже не было, и он направился к полю–чудес. Картина, которая открылась его взору, на минуту потрясла воображение. В действительности Бис рассчитывал увидеть тщедушного Черенкова и его тщетные попытки разобраться с минным полем, стремясь обнаружить хоть сколько–нибудь мин, однако увидел нечто неожиданное: будто заглядывая за край бездонной пропасти, над которой неудачно повис беспомощный альпинист, оказавшийся в смертельных объятиях гор весь личный состав роты расположился у бровки остывшего поля. Первые лежали на холодной земле, вторые –над ними – кто на коленях или на корточках, третьи стояли, пригибаясь или напротив в полный рост, протягивая навстречу Черенкову руки-стрелы, будто башенные краны в Цемесской бухте Новороссийска. Одни координировали действия сапёров, устремившихся на помощь, другие – действия Черенкова.

Вся сцена в целом выглядела по–боевому: продвигаясь к краю тактического поля по наикратчайшему пути, Черенков смог преодолеть за всё время чуть больше пяти метров. Было заметно, он выдохся и из последних сил ковырял мёрзлую твердь, оставляя позади себя широкую чёрную ленту вспаханной земли. С кромки поля навстречу Черенкову двигались по-пластунски два сапёра–добровольца, орудуя сапёрными щупами.

'Так вот зачем прибегал Дудатьев! – догадался Бис. – Так и знал, что сержантская сумка была предлогом, – пристально разглядывал он происходящее. – Вот чертята!' – с облегчением подумал он и тревога наконец отлегла от сердца.

Позади всех подбоченившись и от этого казалось возвышаясь над всеми, заворожённый зрелищем стоял прапорщик Стеклов, будто наблюдая за ходом увлекательного спортивного состязания, а затем заметив Биса, подошёл и похлопал по плечу.

– Ну, ты и придумал! – сказал он.

– Это само пришло в голову.

Выбравшийся с минного поля Черенков снова предстал перед Бисом. Вымазанный землёй, взмокший, с крупными каплями пота, висевшими на щеках и носу, он смотрел на командира измученными глазами и не казался теперь наглым и самоуверенным.

Бис расправил клапан солдатского кармана, забитого землей, и заглянул в глаза:

– Жизнь штука вредная, Черенков, от неё все умирают. Это не вечный дар, а скорее временный займ. Когда-то придётся отдать, понял?

– Так точно, – сказал солдат.

– Хорошо. А до этого времени береги её, она прекрасна, – уходя сказал Бис. – Не стоит её разменивать по пустякам.

Бис поплёлся назад.

– Егор, погоди! – окликнул Стеклов Биса. – Что–то я совсем не пойму, откуда здесь мины? – перешёл Владимир на шёпот.

– Какая разница? – взглянул Егор в ответ.

– Да, просто хочу знать, когда успели натыкать? Не было ж ничего?

– Это тебя натыкали… – улыбнулся Егор хитрыми глазами, – а мины устанавливают. Нет здесь никаких мин. Только не растрепи никому.

– А, понял! А я думаю… Погоди, не понял, так мин здесь нет?

– Нет, – отмахнулся Егор. – Все эти таблички обычная фикция, чтобы солдаты не шатались, где не следует.

– Хочешь сказать: поле с табличками пустое? И кто это придумал?

– Я, – признался Егор. – Видишь, – обернулся он, – таблички обращены внутрь, а не к противнику?

– Вижу… Зачем внутрь?

– Чтобы тебе было видно, дубина! Смотри, никому не сболтни…

…Глаза твои – луга цветные мне часто видятся в природе,

В капризной плачущей погоде и на карнизе той скалы.

Но там, где волны бьют о берег давно не слышен плёс прибоя

И Терек в ожидании боя осиротел здесь от войны.

Здесь едкий дым – прикрытье прытких, здесь бег в атаку нервным строем,

И глинозём защитным слоем – окрас для тела боевой,

Здесь небо красной жгут ракетой, как будто гасят сигарету

За срыв короткой эстафеты на полосе передовой.

И только в водочной нирване, что я ищу на дне стакана

Между атак бинтую раны портянкой грязною с ноги,

Я падаю на снег спиною и этой мерзкою зимою

Смотрю в израненное небо и вижу там глаза твои…

Косыми моченый дождями ковыль себе вплетаю в пряди,

Сбриваю брови страха ради, победу чуя над врагом.

И в городских трущобах ада, развалин где–то посреди

Нужна была одна награда – что ждёшь, и я не победим!

Пройдут бои и свежий ветер домой наполнит паруса,

И нет милее мне на свете чем сердцу милые глаза

И хрупкий стан на полустанке с надеждой ждущий эшелон,

В грязи пугающие танки и слёзы градом на погон.

И запахи лесного бора витают в небе грозовом

И горы, и глаза–озёра на теле вижу я твоём…

Все жизни не обыкновенны! Прожил я в этой двадцать лет…

И в этой жизни я военный, а ты по–прежнему мой свет!

– Толь, прочти, а? Хочу узнать мнение…

Егор передал тетрадь и с трепетом стал ждать, глядя на Кубрикова, который, казалось, читал целую вечность и неодобрительно цыкнул в одном месте.

– Ну, как? – спросил Бис, когда Кубриков оторвал взгляд от написанного.

– Даже не знаю. Я как–то стихи не очень…

– А что читал тогда?

– Дай, я… – вызвался Стеклов, выхватив из рук Кубрикова тетрадку.

По лицу Владимира было заметно, что читал он вдумчиво и неторопливо, а потом вернулся к началу текста и сделал это несколько раз. Егор сгорал от нетерпения.