Песий бунт

После нападения на мирную Поляну Умника с омоновцами и потери двух кавказских овчарок пестрый дог с хозяином, который внезапно стал его лучшим другом и помощником, перекочевали подальше от улицы Подбельского, на склоны заброшенного стрельбища. Это место устраивало дога со всех сторон – как господствующая высота, оно позволяло принимать сигналы и сверху, и со всех сторон огромного города и отправлять волевые команды. Кроме того, у подножия стоящих буквой П холмов было небольшое помещение с бетонными стенами – когда то там стояли моторы, таскавшие мишени в виде вражеских солдат.

Во времена перестройки все, как положено, заглохло – но теперь Витюхе и Собачнице, у которой оказалось милое имя Варя, он пришлось как раз кстати.

Витек, чувствуя странный зуд в руках и проснувшуюся необычайную сноровку, сколотил топчан, стол и из раскоряченного сухого ствола соорудил вполне неплохую вешалку. На ней теперь и жили его засаленная телогрейка и Варькино облезлое меховое пальто.

Они вполне свыклись со странностью своего положения – какой-то прослойки между миром людей и миром, который вдруг показал себя ничуть не менее приспособленным, благородным и человечным – миром собак. Люди их когда-то изгнали, люди из когда то не приняли. В прошедшей жизни у обоих не было ничего, и добровольное заточение в каморке два на два квадратных метра казалось им вершиной счастья.

А жили они и в самом деле неплохо – мало того, что собаки добровольно поставили их на довольствие, они еще и совсем их не притесняли. В отличие от Расстриги, Кеклика, Димы и – в самом начале – Лепилы – у этих двоих была полная свобода выбора.

Может, пестрый дог хотел унизить бывшего хозяина своей добротой и благородством, может, наоборот в предчувствии перемен подлизывался к человеку, который скоро снова мог взять верх, но никакого принуждения ни Витек, ни Варя не испытывали.

Кроме того, они, обладая странным даром яснослышания, могли вмешиваться в переговоры пестрого дога с армией рассыпавшихся по Москве собак – но отчего то не вмешивались. Выходило так, что все, происходившее вокруг, было спланировано кем то гораздо более великим – и влезать в планы куцым человеческим умишком было нелепо.

Они и не влезали – но часто вечером, глядя на угли (каморка отапливалась кустарным камином, которым Витек гордился большем чем всем, что он сделал в прошлой жизни) прислушивались к звучащим в из головах одинаковым голосам и обсуждали их – вроде как любители сериалов обсуждают эту мыльную муть.

«Внимание – плыл в из головах низкий и протяжный рык – внимание!! Приемы против человека применять только в самом крайнем случае, только против группировок бойцов ОПС. Против остальных – лишь блокаду на насилие. Запрет на спиртное не снимать никому… запрет на спиртное не снимать никому… заперт не спиртное не снимать…»

– Видала? – скреб грудь Витек – запрет на спиртное – не снимать. Представляешь, как мужики мучаются? Хочется им выпить, и не могут.

– Да уж – вздыхала Варя, поглаживая округлившийся живот – ничего хорошего в этой водке нет, а вот жить без нее как то не так… ну просто никакой радости…

– Ты что, пила? – Удивлялся Витек и рука его медленно переползала к вырезу не груди.

Конечно – игриво отпихивала его руку Варя – как только моих собак перестреляли, как только мою квартиру продали, как только в дурку меня упекли…

– Ты что пила? – уточнял Витек и его подруга страстно изгибалась.

– Чай я пила… водку не пила, нет, но хотелось…

– Значит – романтично пыхтел Витек – ты у меня несостоявшаяся алкашка…

Дальнейшая беседа тонула в звуках, древних, как сам человеческий род – волкодавы у входа, навострив корни ушей, несколько секунд прислушивались, потом понимали в чем дело и засыпали дальше.