Песнь Ахилла

И последний – Троил, совсем еще юный. Его держали в городе – для надежности, младший сын Приама должен был выжить. Но смерть брата выманила его за городские стены. Он храбр и глуп и никого не желает слушать. Я вижу, как он вырывается из рук старших братьев, которые пытаются его удержать, как вскакивает в колесницу. Он так жаждет мести, что летит вперед очертя голову, будто сорвавшаяся с цепи гончая.

Копье – тупым концом – чиркает его по груди, которая только-только начала наливаться зрелостью. Он падает, так и не выпустив поводьев, и перепуганные лошади тащат его за собой. Копье волочится за ним, лязгает о камни, чертит письмена в пыли бронзовым ногтем.

Наконец он выпутывается, встает, ноги и спина – в пыли и ссадинах. И оказывается лицом к лицу с взрослым мужем, с тенью, кружащей по бранному полю, с жутким ликом воина, который устало убивает одного человека за другим. Я вижу Троила – яркие глаза, храбро вскинутый подбородок, вижу, что он обречен. Наконечник впивается в нежный клубенек его горла, течет похожая на чернила жидкость, ее цвет выпили окружающие меня сумерки. Юноша падает.

В Трое проворные руки быстро привязывают к луку тетиву. Вот и стрела выбрана, и ноги несут царевича по ступеням, на самый верх башни, что высится над мертвыми и умирающими. Несут туда, где дожидается бог.

Парису нетрудно отыскать цель. Воин движется медленно, будто раненый или больной лев, но его золотые локоны ни с чем не спутаешь. Парис вкладывает стрелу в лук.

– Куда целиться? Говорят, он неуязвим. Кроме одного…

– Он – человек, – отвечает Аполлон. – А не бог. Стреляй, и он умрет.

Парис прицеливается. Бог касается оперения стрелы. Затем выдыхает – пуфф! – будто дует на одуванчик, будто хочет пустить по воде игрушечную лодку. И прямая, бесшумная стрела летит вниз, по дуге, прямо в спину Ахиллу.

Ахилл слышит ее слабое жужжание за секунду до того, как она впивается в его тело. Он слегка оборачивается, словно желая увидеть, как она летит. Он закрывает глаза и чувствует, как наконечник проталкивается сквозь кожу, раздвигает плотные мышцы, червем проползает меж скругленных, как пальцы, ребер. Между лопаток струится кровь, темная и скользкая, как масло. И, ударяясь о землю, Ахилл улыбается.

Глава тридцать третья

За телом приходят морские нимфы, пена их платьев волочится за ними по земле. Они омывают его нектаром и розовым маслом, вплетают цветы в его золотые волосы. Мирмидоняне возводят погребальный костер, и Ахилла возлагают на него. Пламя пожирает его, и нимфы плачут. От прекрасного тела остаются одни кости и белесая зола.

Но многие не плачут. Брисеида, что не сводит глаз с костра, пока не затухают последние угольки. Фетида, что стоит вытянувшись, черные волосы подрагивают, разлетаются на ветру. Воины, цари, простолюдины. Они держатся поодаль, их пугают нечеловеческие причитания нимф, грозовые глаза Фетиды. Один Аякс с перевязанной, заживающей ногой, кажется, вот-вот расплачется. Но, как знать, может, он думает о своем долгожданном возвышении.

Костер догорает. Если прах не собрать сейчас, его развеет ветром, но Фетида, которой должно это сделать, не двигается с места. Наконец к ней посылают Одиссея.

Он преклоняет перед ней колени:

– Богиня, яви нам свою волю. Надобно ли нам собрать его прах?

Она оборачивается к нему. Может, в ее глазах – горе, а может, и нет. Прочесть в них ничего нельзя.

– Соберите прах. Захороните. Я сделала все.

Он склоняет голову:

– Великая Фетида, твой сын пожелал, чтобы его прах захоронили вместе…

– Я знаю, чего он пожелал. Делайте что хотите. Это не моя забота.

Прислужницам велят собрать прах, они ссыпают его в золотой фиал, где уже упокоился я. Почувствую ли я что-нибудь, когда его прах просыплется в мой? Я вспоминаю снежинки на Пелионе, как они холодили наши красные щеки. Тоска по нему вгрызается в меня сродни голоду. Где-то меня ждет его душа, но мне никак туда не попасть. Похороните нас, напишите над нами наши имена. Освободите нас. Его прах смешивается с моим, и я совсем ничего не чувствую.

Агамемнон созывает совет, чтобы обсудить, какую они построят гробницу.

– Возведем ее на поле, где он пал, – говорит Нестор.

Махаон качает головой:

– Лучше поставить ее в центре – на берегу, возле агоры.

– Только этого нам не хватало, – говорит Диомед. – Спотыкаться об нее каждый день.

– А я думаю – на холме. На том пригорке, возле их стана, – предлагает Одиссей.

Где угодно, где угодно, где угодно.

– Я пришел занять место отца, – раздается вдруг звонкий голос.

Цари поворачивают головы к входу в шатер. На пороге стоит мальчик. Волосы у него ярко-рыжие, цвета гребешков пламени, он хорош собою, но это холодная красота – красота зимнего утра. Лишь последний тугодум не поймет, о каком отце он говорит. Сходство впечатано в каждую черточку его лица, мучительно точное. Только подбородок у него другой, заостренный, как у матери.

– Я – сын Ахилла, – объявляет он.

Цари глядят на него во все глаза. Мало кто вообще знал о том, что у Ахилла есть дитя. Не теряется один Одиссей: