Песнь Ахилла

Ахилл вместе с Хироном сидел на поляне возле пещеры, у его ног стоял очередной короб с дарами от Пелея, еще не открытый. Стоило ему увидеть смоквы, и глаза у него расширились. Он вскочил и залез рукой в миску – я и поставить ее перед ним не успел. Мы наелись смокв до отвала, перепачкав липкой сладостью пальцы и подбородки.

В коробе от Пелея лежали очередные хитоны и новые струны, и – в этот раз, в честь его шестнадцатого дня рождения – там оказался еще и плащ, выкрашенный дорогим тирским пурпуром. Это была мантия, достойная царевича, будущего царя, и я заметил, что подарок пришелся ему по душе. Наряд будет ему под стать, рядом с золотом его волос пурпур заиграет еще ярче.

Были дары и у Хирона – посох для прогулок по горам, новый поясной нож. Наконец я вручил Ахиллу фигурку. Он внимательно оглядел ее, поглаживая пальцами метинки, оставшиеся от ножа.

– Это ты, – сказал я, глупо улыбаясь.

Он вскинул голову, в его глазах плескалась чистейшая радость.

– Знаю, – ответил он.

Как-то вечером, вскоре после этого, мы засиделись у догорающего костра. Ахилла не было почти весь день – приходила Фетида, и он пробыл с ней дольше обычного. Теперь он играл на лире моей матери. Музыка была тихой и ясной, как звезды у нас над головами.

Сидевший рядом со мной Хирон зевнул, устроился поудобнее на сложенных ногах. Звуки лиры тотчас же смолкли, в темноте раздался звонкий голос Ахилла:

– Ты хочешь спать, Хирон?

– Да.

– Тогда мы оставим тебя, отдыхай.

Обычно он не уходил так быстро, да и не решал за меня, но я и сам устал и поэтому не стал возражать. Он пожелал Хирону доброй ночи и ушел в пещеру. Я потянулся, наслаждаясь последними мгновениями у костра, и пошел вслед за ним.

Ахилл уже умылся в источнике – лицо у него было влажное – и улегся. Я умылся тоже, смочил холодной водой лоб.

Он сказал:

– Ты так и не спросил меня о матери.

Я спросил:

– Как она?

– У нее все хорошо.

Так он всегда отвечал. Потому-то я и не всегда спрашивал.

– Хорошо.

Я поплескал в лицо водой, чтобы смыть мыло. Мы делали его из оливкового масла, и оно слегка им пахло – густой, масляный аромат.

Ахилл заговорил снова:

– Она говорит, что не может нас здесь видеть.

Я даже не думал, что он продолжит разговор.

– Ммм?

– Она не может нас здесь видеть. На Пелионе.

Что-то прозвучало в его голосе, какое-то напряжение. Я обернулся к нему:

– Как это?

Он разглядывал потолок.

– Она говорит… Я спросил, следит ли она за нами. – Голос у него зазвенел. – Она говорит, что нет.

Наступила тишина. Слышно было только, как медленно утекает вода.

– А-а, – сказал я.

– Я хотел тебе рассказать. Потому что… – Он помолчал. – Я думал, ты захочешь об этом узнать. Она… – Он снова замялся. – Ей не понравилось, что я об этом спросил.

– Ей не понравилось, – повторил я.

У меня все закружилось перед глазами, в голове я все прокручивал и прокручивал его слова. Она не может нас видеть. Я понял, что так и стою, замерев, над чашей с водой, вскинув к подбородку полотенце. Усилием воли я положил его на место, шагнул к постели. Во мне росло что-то дикое, надежда и ужас.

Я откинул покрывало, улегся на шкуры, уже согретые его телом. Он по-прежнему разглядывал потолок.

– А тебя… ее ответ обрадовал? – наконец спросил я.

– Да, – ответил он.

Так мы лежали какое-то время, в этой живой, напряженной тишине. Обычно мы рассказывали друг другу на ночь разные истории, перешучивались. Потолок был разрисован звездами, и, устав от разговоров, мы показывали их друг другу. «Орион, – говорил я, следя за движениями его руки. – Плеяды».

Но сегодня – молчание. Я закрыл глаза и ждал, шли долгие минуты, и наконец я понял, что он уснул. Тогда я повернулся и взглянул на него.

Он лежал на боку и смотрел на меня. Я и не слышал, как он повернулся. Я никогда его не слышу. Он лежал, не двигаясь, так тихо, как только он и умел. Я выдохнул и впервые заметил темную, пустую полосу подушки между нами.

Он потянулся ко мне.

Наши рты раскрылись, соприкоснувшись, и сладостное тепло его горла пролилось в мое. Я не мог ни о чем думать, не мог ничего делать, только упиваться им, каждым его дыханием, мягкими движениями его губ. Все это было чудом.

Меня трясло, я боялся, что он сбежит. Я не знал, что делать, чего ему хочется. Я целовал его шею, просторы его груди, чувствуя соленый привкус. Он словно бы рос от моих прикосновений, наливался. От него пахло землей и миндалем. Он навалился на меня, сдавив мои губы будто виноградные гроздья.

Он замер, когда я коснулся его рукой – он был нежным, как тонкий бархат лепестков. Я знал золотую кожу Ахилла, изгибы его шеи, сгибы локтей. Я знал, как отражается в нем удовольствие. Наши тела схватились, будто две руки.