Песнь кинжала и флейты

– Если был снаружи, то ему… – едва он не провёл большим оттопыренным пальцем себе по горлу, но вовремя заметил её реакцию. – Да чёрт его знает, где он. Они орали, как баньши на заброшенном кладбище! Слева, справа… А-а-а-а! – изображал он, вытаращив свои огненно-жёлтые громадные глаза со звериного лика. – Это ж город дану и вообще полуостров эльфов. Здесь большая часть города пропала! Может, даже сам король Эдриан в том числе! Такое начнётся… – отхлебнул он ещё из бутылки.

А она не стала продолжать разговор, хотелось помчаться к дому семьи Виолы, проверить, может, брат там и на самом-то деле всё в порядке. Это было бы сейчас самым величайшим счастьем для неё. Будь рядом некое божество, она бы могла даже пообещать больше никогда и ничего не красть, лишь бы только Вир вернулся к ней живым и здоровым, однако никто из богов Иггдрасиля сейчас не собирался исполнять её желания.

– Ты, это… – за спиной пробурчал низкий утробный тембр минотавра, заставив её обернуться. – Кинжал-то себе оставь… – как-то нехотя выдавил он эти слова.

– Но… я ж бесследно пропаду вместе с ним, как и все, – сквозь слезы она будто принимала возможную обречённость.

– Эсфен не вернулся… Дорин и Зилия исчезли. Все Стивлеры… Старик Ухрэль, и тот вопил да хрипел, когда до него добрались. Зато Дезмонд и Нойрин здесь, – имел он в виду пожилую чету лепреконов, у которых тоже уши были весьма остроконечными. – Всё также ворчат. Едят, как не в себя. Не полнея совсем при этом. И ничему не удивляются, плевать им на нас всех, их соседей… – хмыкнул кузнец. – Знаешь, если тебя схватят… не знаю даже кто… лучше быть с оружием, чем без него. Три серебра, да к чёрту их… Если клинок хоть раз спасёт тебе или кому-то ещё жизнь, значит, и я прожил свою не зря, – принялся он пить из горла бутылки свой эль, а Диане очень хотелось обнять его в благодарность, да что-то так и не дало ей сдвинуться с места.

Робость ли, страх перед обликом минотавра, довольно отталкивающий запах от его тела и коричневой шерсти, может, тот факт, что он сейчас был слишком пьян, или древние страшные легенды о том, как его предки и собратья когда-то просто убивали и ели людей и эльфов, – не знала уже даже она сама. Запутавшись во всех своих чувствах, Ди рыдала в который раз, хотя казалось, в теле уже не осталось никакой влаги на новые слёзы.

– Спасибо, – только слетело с её пухленьких губ под почтенный кивок головы. – Вы очень добры!

– Береги себя и никому не давай в обиду, малышка, – промычал кузнец.

– Да, – кивнула на это Ди, нервно озираясь с надеждой, что вот-вот откуда-нибудь появится вылезший из укрытия Вир, да этого всё никак не происходило.

Она опять повернулась, мечтая скорее добраться до искомого дома. Завидела свет у соседа-гоблина и почему-то сначала подошла туда, где была нараспашку открыта дверь. Там, за обеденным столом, в свете свечей одетый в прямые тканые шорты, для него вполне годящиеся в брюки, и чёрный фрак зеленокожий почитывал большую книгу. И при помощи пальцев необутой левой ноги брал чашку за округлую ручку, подносил к длинноносому лицу да отпивал ароматный бергамотовый чай, не отвлекаясь от текста и раскуривая изогнутую крохотную трубку тёмно-бордового оттенка.

– Мистер Форкас, – постучалась девушка в распахнутую наружу дубовую дверь его дома, шумно всхлипнув.

– Да? О! Диана Лафо, – поглядел тот на неё поверх своего монокля, зажатого левой бровью.

Живущий в одиночестве весьма сварливый Форкас, работавший довольно скверным и придирчивым начальником обслуживающего персонала одной пивной неподалёку, сколько Вир и Ди его знали, всегда имитировал собой какого-то аристократа с различными причудами.

– Да… я… – отвечала та. – А вы случайно не видели Вира? Моего брата…

– Нет, – помотал он уверенно головой. – Знаешь, ходят слухи, что туман забрал всех эльфов. Видишь, как я тебе удивлён, – говорил он, хотя мимика этого гоблина особо богатой уж точно не выглядела.

– Я была в подвале, а Вир… – Снова аметистовый взор затуманили слёзы.

– Если увижу его, сразу же тебе сообщу, – вернулся гоблин к своей книге, поставив чашку с чаем на место.

Он не пригласил её к столу, не предложил ни чая, ни печенья, не вызвался никак утешить, проявив почти полное безразличие, но так для неё было даже лучше. Казалось, если сейчас кто-то начнёт причитать «девочка моя, не волнуйся, он обязательно найдётся» – и она точно захлебнётся в водопаде собственных слёз, не находя себе место.

В груди так и ныло это чувство, что когда утешают, становится только больнее. К тому же, сквозь приступ истерики пришлось бы ещё самой попытаться быть вежливой и отказываться от угощения, что для Дианы всегда было не свойственно. Если кто-то предлагал ей ирис или печенье, она, не раздумывая, соглашалась. Была первой в очереди на раздачу сладостей. На праздниках всегда не упускала возможности прихватить зефир, плитку шоколада или блины. Да что уж там, не упускала возможности и схватить что-нибудь вообще без спросу, если плохо лежит и есть шанс остаться незамеченной. Такова была сущность плутовки-воровки.