Песнь колдуньи

— Куда бы мы ни отправились, герцог Савойский нас не забудет, — пробурчал Хушанг пылкий, Хушанг воинственный.

— Я дал клятву.

— А мы — нет, — сказал Анвар с улыбкой, не предвещающей ничего хорошего.

— Пленник я есть, пленником и останусь. Я не могу навязать вам мою судьбу. Вы можете уйти, когда захотите. — Джем вздохнул, глядя на их искаженные гневом лица.

Их невеселые взгляды обратились к нему.

— Что мы будем за друзья, если покинем тебя?

— Это правда. Ты подписал соглашение, где они черным по белому изложили свои обещания. Там же стоят подписи великого магистра ордена и свидетелей. Я это знаю. Я при этом присутствовал. На Библии они поклялись помочь тебе вернуть трон, отвезти тебя в Венгрию. Да, ты дал клятву, но пусть сначала они исполнят свои обещания! — взвился Насух.

— Слово турка стоит больше, чем обещания сотни франков… Разве не ты мне это повторял, друг мой?

Анвар, молочный брат, покачал головой, своей красивой головой, на которой вместо тюрбана была повязка, пропитанная с одной стороны кровью.

— Я и сейчас скажу то же самое, Джем. Вот мое последнее слово: если герцог организует побег, я заставлю тебя бежать, тогда твоя честь будет восстановлена, а моя жажда мести — удовлетворена.

Все закивали, и Джему пришлось согласиться. Его товарищи никогда не сдадутся. Быть может, Аллах еще ниспошлет им надежду? Каждую ночь, слушая, как дождь стучит в окно, он думал о кинжале под подушкой. Этот клинок в форме полумесяца был отныне его единственным оружием. Но нет, у него было кое-что еще, и оно заставляло звучать в его сердце слова поэтов из Карамана. Это никто не отнимет. Имя этому оружию — дружба…

Прежде чем отправиться в Эг-Морт, Ангерран заехал в Ля Рошетт. На несколько минут, которые превратились в несколько часов, потом и в целую ночь. На второй день, все еще оставаясь под крышей своего дома, он спрашивал себя, правильный ли выбор сделал. Красота Филиппины тронула его сердце. Она достигла брачного возраста, и, насколько он успел заметить, в женихах недостатка не было. Во время свадебных торжеств он дважды видел, как ей под дверь кавалеры подсовывали записки. И все же она все время была рядом, наслаждалась его обществом, отвергая ухаживания других. Однако он, будучи неглупым юношей, понимал: девушка долго жила в уединении, а потому обратила свое внимание на первого же галантного и привлекательного внешне кавалера. Без славы и состояния он не достоин ее руки и не стал бы подобной просьбой обижать барона, который был к нему столь щедр. Значит, ему нужно от нее отказаться, чтобы, возможно, обрести право ее любить. Печальный выбор благородного человека. Достойный рыцаря, которым он отныне является. Но как же тяжело это принять! Имеет ли он право на сомнения?

Когда разразилась первая гроза, в душе Ангеррана царило такое смятение, что ливень облегчил его душу вместо непролившихся слез. Он бродил из комнаты в комнату, которые все казались ему слишком пустыми.

Разве не мог он с благодарностью принять это ленное владение, эту усадьбу, стать здесь хозяином, отдавать распоряжения, вести себя как сеньор? Повелевать, как это принято у господ? Привыкнуть, освоиться в новой роли… Остаться, довольствоваться тем доходом, который приносит лен, временами жить в особняке в Гренобле, который ему подарили на пятнадцатилетие… В качестве свадебного подарка преподнести все это Филиппине, без угрызений совести принять владения, которые она принесет ему в качестве приданого, слушать смех своих детей, их с Филиппиной детей… И управлять своим домом на манер рыцарей былых времен. Вот что нашептывал ему здравый смысл. Не упустить свой шанс…

И все же на третье утро Ангерран приказал оседлать своего коня. Тучи висели так низко и выглядели такими грозными, что встревоженное животное чуть было не сбросило его, встав на дыбы.

«Оставайся!» — кричало ему сердце. «Уезжай! Не оглядываясь!» — приказывало это наваждение, эта тяга к далеким землям, уже давно бурлившая в его крови. Но он знал правду. Причиной всему была Альгонда. Альгонда, которую он некогда уступил Матье и с такой же неохотой сделал это еще раз. Несмотря на свою красоту и знатность, Филиппина не могла дать то, что эта птичка-малиновка из Сассенажа дала ему в детстве. Запретный поцелуй, который он никогда не забудет.

Он пришпорил коня, безразличный к каплям дождя упавшим на дорожный плащ. Меч в ножнах похлопывал его по правому бедру, щит приторочили к седлу слева. Снова вонзив в бока лошади шпоры, он привстал, вглядываясь вперед, направляя ее под тучи, разверзавшиеся молниями ему навстречу. Либо он погибнет в буре, либо найдет дорогу. Такова его судьба. Таков был, есть и будет его характер.

Глава 32

Любит ли она? Этот вопрос без конца возникал в голове Филиппины, однако она понимала, что не может на него ответить. Волнение? Да! Радость? Конечно! У нее были все симптомы влюбленности. Дрожащие пальчики, холодный пот, приятное покалывание внизу живота, частое биение сердца каждый раз, когда на нее смотрел Ангерран. Но любовь ли это? Вот в чем вопрос!