Песнь колдуньи

Он натянул бы удила перед воротами, которые, закрывшись в тот день, заточили его судьбу, и, подняв голову, наблюдал бы за полетом хищной птицы, а потом спустился бы с холма, чтобы подняться на выступ, разделявший Золотой Рог и Мраморное море. На возвышении стоял дворец Топкапы, недалеко от тех ворот, через которые несколькими годами ранее его отец вошел победителем в надменный город, позднее переименованный в Истамбул. Оттуда он бы полюбовался охристыми кружевами горного массива и Дарданеллами, ослепленный отблесками солнца от золотого купола Айя-София, внимал бы пению муэдзина, призывающего к молитве. Святая София… Жемчужина востока. Жемчужина, под купол которой в течение многих веков приходило столько крестоносцев во главе со своими королями, желая вернуть ее христианскому миру! Сколько раз он бывал там до того, как стать наместником в Карамане? Сколько раз он преклонял колени, он, мусульманин, чтобы помолиться Богу христиан так же, как молился Аллаху, о том, чтобы тот даровал отцу долгую жизнь? Воспоминание было таким ярким, что он ощутил сладковатый запах ладана, а перед глазами замигал мягкий свет тысяч свечей.

— Проклятый Баязид! — прошептал он.

Джем был уверен, что отец не умер от подагры, как было объявлено во всеуслышание. Он знал, что брат приказал отравить его. Джем вцепился руками в простыню.

— Угодно ли моему принцу, чтобы я играл? — спросил слепец. Он утратил зрение, но слух его обострился необычайно.

Давно ли умолкла музыка? Джем не смог бы сказать, поскольку она успела стать частью его самого, как и картины, всплывающие во время этих воображаемых прогулок, которые он совершал каждое утро, чтобы не забыть. Никогда не забыть…

— Сыграй грустную мелодию, что напевала мне мать, — попросил Джем, надеясь, что это погасит его гнев.

Он позволил мелодии убаюкать себя, вспоминая нежное лицо матери, ее светлые волосы под жемчужной сеткой. Как же он по ней соскучился! Жива ли она еще? Баязид пригрозил убить ее, если он не отступится. Он получал о ней только те известия, которые его брату было угодно передать.

Он тяжело вздохнул, изнемогая под грузом своего бремени.

Коварство, ложь. Отныне полагаться он мог только на себя и на троих своих компаньонов и друзей — Хушанга, Насуха и Анвара, единственных, кто никогда его не предаст. Этим же утром он должен намекнуть, что понимает больше, чем показывает. Ему надоела его роль, но, возможно, следует продолжать играть ее — пока молодой герцог Савойский не сдержит свое обещание помочь организовать побег. Он открыл глаза. Ароматы специй из детства рассеялись, как дым. Он, чья эрудиция во много раз превосходила эрудицию большинства монархов, кто в Катмуни окружил себя учеными и поэтами, изучал историю, географию и другие естественные науки, умел переводить с персидского и говорить на языке франков, греков и итальянцев, сможет сразить с энергией отчаяния тех, кто презирал его, считая глупцом. Он боец, рыцарь и дуэлист куда более отчаянный, чем любой из его тюремщиков. Придет день, и госпитальеры на собственной шкуре это ощутят. Эта мысль успокоила его, Джем встал и потянул за свисавший с полога шнурок колокольчика.

Тотчас же вбежала служанка и открыла внутренние ставни.

— Вы хорошо спали, мой принц? — спросила она.

Он собирался ей ответить, когда в дверном проеме появилась массивная фигура Хушанга. Джему всегда было утешительно видеть его. Чисто выбритая, как обычно по утрам, смуглая кожа его овального лица сияла почти так же, как и его глаза. Губы под маленькими усиками едва сдерживали поток рвущихся на волю слов. Джем приказал служанке уйти. Музыкант последовал за ней. Он играл несколько часов, и пальцы его устали.

— Говори, — сказал он, когда они с Хушангом остались наедине.

— Здесь побывал Хуссейн-бей. Я встретил его, когда он уже уходил. Я как раз возвращался с улицы, тренировался с оружием. Он сказал, что привез для тебя письмо, но этот бешеный пес Ги де Бланшфор не позволил ему приблизиться к тебе.

Джем заскрипел зубами.

— Если он не принесет мне это письмо, я пойду и потребую отдать его, — сказал он. — А ты иди в город и найди этого грека. Сомневаюсь, что мой брат отправил его в такую даль только затем, чтобы сыграть роль гонца. Нужно узнать, что за всем этим кроется.

— Письмо может быть отравлено, — предположил Хушанг.

— Переводчик франков коснется его первым, — улыбнулся Джем.

— Если так, то опасности нет.

— Когда Хуссейн-бей расскажет, зачем приехал, и окажется, что ответа на письмо не требуется, убей его.

Хушанг склонил красивую голову в красной с голубой бархатной отделкой феске. Он с удовольствием прикончит этого шакала.

Он вышел, а Джем встал, чтобы совершить омовение и одеться.

Долго ждать не пришлось. Он заканчивал завтракать, сидя на полу на подушках в окружении своих жен, когда явился Ги де Бланшфор с распечатанным письмом в руке.

— Привет тебе, принц Джем!

— Салам алейкум, друг мой. Алмеида, уступи место великому приору.