Песнь колдуньи

Фаворитка отодвинулась, плавно качнув ягодицами и открыв взглядам собравшихся точеное бедро. Под ее белой меховой накидкой угадывалась нагота. Это делало ее еще более желанной, и Джем знал, что, несмотря на монашеский сан, приор не мог остаться равнодушным к ее красоте. Он даже испытал при этой мысли удовольствие — это было некое подобие реванша. Ги де Бланшфор сел и протянул ему письмо.

— Мне передали его для тебя. Письмо от твоего брата, — сказал он.

— Ты вскрыл его, и я благодарен тебе за это. Твоя предупредительность уберегла меня от яда, я тронут, друг мой.

Ги де Бланшфор растерянно улыбнулся.

Судя по всему, он даже не подумал о яде. Джем же пробежал глазами по листку бумаги. Он понял, почему это письмо все-таки ему передали. Оно было написано на фарси — языке, которым не владел ни один переводчик Брови его над лазурного цвета глазами нахмурились.

Радуясь своей предусмотрительности относительно грека, Джем притворился расстроенным и покачал головой.

— Брат просит меня признать законность его правления и вернуться в Истамбул. И заверяет меня в том, что жизни моей ничто не угрожает, равно как и в своей братской любви. Увы, его речи не ввели меня в заблуждение. Я лучше, чем кто бы то ни было, знаю традиции. Он прикажет отрубить мне голову, как только я войду в столицу его владений.

— Я того же мнения, Джем. Будет благоразумнее, если вы и дальше останетесь под нашей защитой. Даже на земле Франции вам угрожает опасность.

— Моя признательность не имеет границ, — с натянутой улыбкой сказал принц и хлопнул в ладоши, добавив весело: — Жены, станцуйте для моего друга!

Он надеялся, что созерцание этого танца станет для великого приора танталовыми муками, и получил истинное удовольствие, когда зазвучала музыка и бедра, руки и груди его жен пришли в движение.

Когда к концу дня вернулся Хушанг, Джем наконец расслабился — весь день ему пришлось носить маску человека, наслаждающегося жизнью. Перед тем как умереть на собственном кривом кинжале, вынутом из перламутровых ножен, Хуссейн-бей рассказал об истинной цели своего приезда. Оказывается, он хотел встретиться с королем Франции. В обмен на обещание любыми путями помешать Джему восстать против него, Баязид обещал передать Людовику XI, помимо значительной суммы, христианские реликвии, хранившиеся в Истамбуле. Но греку не удалось исполнить поручение. Король не захотел принять его. Он был при смерти.

Это известие привело Джема в замешательство. Происки брата подтверждали его опасения: смерть короля повлечет за собой новые трудности. Тень и свет. Всегда.

Истинное удовлетворение он ощутил, услышав под вечер ужасающий крик. Решив справиться о том, кто кричал, первым он увидел Анвара, своего молочного брата и третьего из верных друзей по несчастью. Они с Насухом смеялись.

— Это Бланшфор. Зуб, который он приказал вырвать, сломался, и мучитель-зубодер долго ковырялся у него во рту, прежде чем выдернул корень.

Если бы Джем не злился так на приора за его нескончаемую ложь, он бы поспешил к нему с флакончиком голубого стекла, оплетенным серебряной нитью, который когда-то получил из рук знахарки в Анатолии. Двух янтарного цвета капель хватило бы, чтобы великий приор моментально испытал облегчение. Но вместо этого принц вместе с товарищами порадовался тому, что их тюремщику сейчас очень плохо.

Глава 26

Утром двадцать шестого августа Сидония трепетала от нетерпения, пока Марта зашнуровывала на ней платье. На душе у нее было неспокойно. Время от времени ногти горничной впивались ей в спину, но она не осмеливалась жаловаться.

— Ну вот ты и готова — иди к этой свинье! — зло бросила Марта.

Дверь была плотно закрыта. Они были одни, так что не было нужды притворяться. Марта грубо взяла ее за плечи и повернула к себе лицом. От ее жестокого взгляда невозможно было уклониться.

— Помни, эта свадьба состоится только потому, что я даю на это свое позволение. Еще одна такая выходка, и он умрет. Еще одна…

— Я не могу все предусмотреть, — сказала Сидония. Ей страшно было даже подумать, как далеко способна зайти Марта, придумывая ей наказание.

— А надо бы! Я не стану терпеть такие унижения! Ты меня поняла?

Ногти Марты впились в ягодицы госпожи, когда она резким движением притянула ее к себе. Стон боли вырвался у Сидонии, растворившись в дыхании ее мучительницы.

— Хотя, быть может, ты предпочитаешь, чтобы я рассказала ему, как на самом деле умер твой первый муж? Или о том, с каким удовольствием ты смотрела, как он корчится от боли?

— Замолчи! — взмолилась Сидония, закрывая глаза.

Как бы ей хотелось стереть из памяти картины того сатанинского шабаша! Она не причастна к случившемуся. Это Марта все спланировала, сделала так, чтобы вернее погубить ее… Опоила ее, околдовала…

— Поцелуй меня, — приказала горничная, еще глубже вонзая ногти в плоть.