Песнь о моей Мурке

— Борис, тебе надо остаться для ремонта моего самолета. На твоем полечу я. Жди бензин. Вышлем из бухты Провидения на нартах.

— Понимаю, командир.

— И я понимаю тебя, Борис. Другого выхода не вижу.

— Решено, командир.

Борис, насвистывая, пошел к самолету».

«Насвистывающий» Пивенштейн вместе с механиком каманинской машины Анисимовым остался в местечке Валькальтен ремонтировать командирский «Р-5». Позже он признавался: «Вряд ли когда-нибудь я получал более тяжелое приказание». Но в принципе, как командир Каманин был прав. Что ему оставалось делать? Отказаться от командования? Однако многие авиаторы посчитали, что он поступил неблагородно и поступок этот Каманину не простили.

Кстати, бытует версия, будто сначала Каманин попытался отобрать самолет у Молокова, но тот выхватил пистолет, и командир предпочел отступить.

Что касается Молокова, он в определенной мере скомпрометировал себя еще раньше, в истории с одним из опытнейших летчиков каманинской группы — Фабио Фарихом. Именно Фариху принадлежала идея вывозить людей в парашютных ящиках, которой воспользовались Каманин и Молоков. Фарих, в отличие от Каманина, который требовал от мыса Олюторский до Уэлена лететь единым строем, считал, что каждый пилот волен выбирать свой маршрут. Более того: он предложил всем добраться на пароходе до побережья США и уже оттуда вылететь к цели. Подобной «крамолы» Каманин не стерпел и отстранил Фариха от полета. Вступиться за Фабио Бруновича мог бы самый авторитетный пилот — Молоков, обучавший в свое время будущих Героев Советского Союза Ляпидевского, Доронина, Леваневского и многих других известных авиаторов. Но Василий Сергеевич, видимо, сам опасался, как бы у него не отобрали машину, и отмолчался, покорно согласившись лететь через Анадырский залив. Из пяти вылетевших машин в пункт назначения добрались три…

Слухи об этих событиях быстро распространились не только среди советских летчиков. В 1934 году в свет выходит сборник «А. Ляпидевский и др. Как мы спасали челюскинцев», где можно было узнать о перипетиях спасательной операции от самих участников. В том числе и об эпизоде с Пивенштейном, и даже об отстранении Фариха (об этом, не называя фамилии авиатора, в предисловии писал Л. Мехлис, одобряя действия Каманина по пресечению «анархии»). Да и трудно было утаить шило в мешке в обстановке всеобщего обсуждения деталей эпопеи. Скорее всего, именно «компромат» на Каманина и Молокова подтолкнул безвестных сочинителей-«мурковедов» к тому, чтобы не упоминать фамилий этих героев в своей песенке.

Как песня ушла в уркаганский мир

«Шмидт сидит на льдине, словно на перине…» Эти строки навсегда «прилипли» к образу бородатого академика. О них вспоминают многие. Например, В. Ремизовский в биографическом очерке о Михаиле Павлове «Судьба геолога сквозь прорезь прицела»: «Люди моего поколения, возможно, помнят детскую песенку про экспедицию на «Челюскине» — «Капитан Воронин судно проворонил». И про Шмидта: “Штурман Шмидт сидит на льдине, словно на пуховой перине”».

Газета «Эхо Оша» от 24 января 2009 года в календаре памятных дат на будущий август, упоминая об Отто Юльевиче, тоже не забывает присовокупить легендарную строку: «80-летие Памирской экспедиции Академии наук СССР, в составе которой был и академик Отто Юльевич Шмидт, впоследствии известный полярный исследователь (вспомним: «Шмидт сидит на льдине, словно на перине…»).

Учитывая «духовную связь» переделанной песни с блатной «Муркой», в ряде вариаций академика стали перемещать с перины на малину. О малине поют и герои упомянутой выше повести Синициной «Муза и генерал»:

«— Шмидт сидит на льдине, словно на малине, и качает длинной бородой, — самозабвенно, в блатной манере, горланит дуэт».

Вскоре блатной мир еще более «усовершенствовал» присказку про Шмидта на льдине. В уголовно-арестантской среде она зазвучала так — «Шмидт сидит на льдине, как шухер на малине». Шухер — значит опасность, тревога. Это чувство и впрямь не покидало уркаганов, проводивших время в воровских притонах. Именно в этом виде ее приводит «Словарь блатного жаргона в СССР» Валерия Махова с пояснением: «Поговорка середины 30-х годов (после нашумевшей челюскинской эпопеи), выражающая ироническое отношение заключенных к этой пропагандистской истории».

Действительно, точное сравнение: так и представляешь себе бородатого академика-челюскинца, который постоянно находится в тревожном ожидании — когда же появится долгожданный самолет спасателей… В воровском притоне-малине присутствует то же постоянное чувство тревоги, ожидание опасности. Чуть что — «шухер!», «атас!», «вассар!». В лагере челюскинцев — радостное «прилетели!». На блатной хазе — паническое «налетели!».