Песнь о моей Мурке

Речь идет о поэте Павле Васильеве — талантливом парне с берегов Иртыша, которому дал рекомендацию в Союз писателей СССР сам Максим Горький. Приехав в Москву, Васильев быстро стал своим в литературной среде. Он был знаком с Лидией Сейфуллиной, Михаилом Шолоховым, Борисом Корниловым, Ярославом Смеляковым, Верой Инбер, Галиной Серебряковой, его стихи нравились Борису Пастернаку, Алексею Толстому… Горький на первых порах знакомства считал его гениальным самородком.

Однако характер у Васильева был непростой. Парень любил выпить, устраивал громкие скандалы… В 1932 году он был осужден по делу так называемой «Сибирской бригады» — литераторов, которые якобы проповедовали националистические, антисемитские и фашистские идеи и «в качестве первого этапа на пути к фашизации СССР» выдвигали создание независимой Белой Сибири, продвигали культ Колчака и колчаковщины. В частности, по этому делу был осужден замечательный русский поэт Леонид Мартынов. В 1934 году против Васильева развернулась кампания травли: его обвиняли в пьянстве, хулиганстве, белогвардейщине и защите кулачества. Некоторые связывают возникновение этой травли как раз с «Челюскинской Муркой».

В своей книге «Возмездие» Николай Кузьмин рассказывает о том, что после дела «Сибирской бригады» глава комиссии по спасению челюскинцев Валериан Куйбышев, земляк Васильева, заботливо опекавший поэта, устроил так, что тот оказался в числе приглашенных в Кремль. Павел Васильев должен был прочесть на торжестве свои стихи и обратить на себя внимание Сталина. Тем самым он как бы обеспечивал свою дальнейшую неприкосновенность. О том, что произошло в Кремле, Кузьмин повествует так:

«Куйбышев, волнуясь, наблюдал за тем концом стола, где помещались Сталин, Молотов, Ворошилов. Он предвкушал большой успех своего молоденького протеже.

Горьким же было разочарование этого большого государственного деятеля. Он проклял день и час, когда решил поддержать затираемого недругами поэта-земляка.

Васильев, поднявшись на невысокую эстраду, не придумал ничего лучше, как заорать во всю глотку на мотив «Мурки»:

Здравствуй, Леваневский, здравствуй Ляпидевский,
Здравствуй, Водопьянов, и прощай!
Вы зашухарили, «Челюскин» потопили.
А теперь червонцы получай!

Зал замер в шоковом оцепенении. Установилась глубокая тишина.

Невыносимо было смотреть, как к пьяному поэту подошли два распорядителя и, взяв его за локти, вывели из зала.

Алексей Максимович Горький, при всей своей выдержке, кипел от негодования: «Нашел же где! Ах, черти драповые!»

Само собой, этой выходкой немедленно воспользовались завистники и недруги. «Ну вот, а мы что говорили? Шпана, люмпен-сочинители… фашисты!»

И что им возразить?

В статье, помещенной в «Правде», Алексей Максимович сурово заговорил о гнилых нравах литературного «кабачка имени Герцена» (намекая на известный писательский ресторан). И вынес свой жесткий приговор: «Расстояние от хулиганства до фашизма короче воробьиного носа».

Он больше никогда, ни при каких обстоятельствах не хотел слышать фамилии Васильева».

По некоторым сведениям, именно Горький указал на целесообразность «изолирования» Васильева. В 1935 году поэт в результате окололитературных провокаций и доносов был осужден за «злостное хулиганство», весной 1936-го освобожден. В феврале 1937 года вновь арестован и 15 июля приговорен к расстрелу по обвинению в принадлежности к «террористической группе», якобы готовившей покушение на Сталина.

Вот такая вышла «Мурка»…

Если история соответствует действительности, то создание «Челюскинской Мурки» можно датировать периодом с середины апреля до июля 1934 года. Вопрос: не является ли ее создателем сам Павел Васильев? Возможно, он впервые спел на приеме переделку собственного сочинения…

Из-за «Челюскинской Мурки» пострадал не только Павел Васильев. Так, советский эколог и охотовед Феликс Штильмарк вспоминал о поездке в Енисейск к отцу, Роберту Штильмарку, автору знаменитого авантюрного романа «Наследник из Калькутты». Штильмарк-старший был арестован в 1945 году по обвинению в «контрреволюционной агитации» и приговорен к 10 годам заключения, направлен в исправительно-трудовой лагерь Енисейстрой, где работал топографом, затем — заведующим литературной частью лагерного театра. В 1953 году он был переведен из лагеря на спецпоселение непосредственно в город после восьми лет заключения. Именно туда и приехал Феликс — студент третьего курса охотоведческого отделения Пушномехового института в подмосковном городе Балашиха. Феликс Робертович приводит в мемуарном очерке «Конверты со штампом ГУЛАГ», опубликованном в газете «Красноярский рабочий» от 2 апреля 1989 года, разговор с приятелем отца профессором Сергеем Дубровским:

«Помню, как Дубровский в разговоре заметил, что на одной из улиц Енисейска обосновались в основном «челюскинцы», а на другой — «папанинцы».

— Как? Неужели сами участники северной эпопеи?