Песнь о моей Мурке

Цыпленок жареный,
Цыпленок пареный
Пошел на речку погулять.
Его поймали,
Арестовали,
Велели паспорт показать.
Паспорта нету —
Гони монету,
Монеты нет —
Садись в тюрьму.
Тюрьма закрыта,
Говном забита,
И полицейский там сидит.

Совершенно очевидно, что сами дети полицейского не выдумали, он пришел, как говорится, из глубины веков, то есть перекочевал из оригинального, первоначального текста «Цыпленка». Полиция существовала в царской России, но никак не в большевистской. Между тем все остальные атрибуты песенки о цыпленке явно указывают на то, что речь идет именно о периоде Гражданской войны.

Наконец, еще одно немаловажное замечание. Судя по Невскому, местом создания песни можно назвать Петербург. По мнению ряда исследователей, «цыплятами» (в некоторых версиях — «дутыми цыплятами») на питерском жаргоне начала XX века называли мелких уличных торговцев, крестьян, приехавших торговать на городские рынки. Некоторые уточняют — чухонских торговцев, то есть приезжих из Прибалтики или Финляндии. Этих «представителей малого бизнеса» постоянно гоняли полицейские.

Сергей Неклюдов в работе «Цыпленок жареный, цыпленок пареный…» также обращает внимание на «крестьянское» происхождение трагического пернатого героя: «Неординарное начало одного из этих текстов «Цыпленок дутый, в лаптях обутый…», скорее всего, связано с интерпретацией нашего героя как попавшего в город крестьянина («дутого» = «надутого», т. е. напыжившегося от растерянности)».

Версия с прозвищем чухонских торговцев нам представляется более чем убедительной. Любопытное косвенное объяснение того, почему этих людей называли именно «цыплятами», дает в своих воспоминаниях известный финский художник и писатель Тито Коллиандер (1904–1989). Вот что он пишет о периоде 1913–1914 гг., когда ему было 10 лет. Речь идет о городе Терийоки (ныне — Зеленогорск в составе Курортного района Санкт-Петербурга): «Мы жили далеко в стороне от шумного центра, но нас тоже искушали крики торговцев… Среди уличных торговцев были и такие, которые носили на голове огромные круглые клетки с живыми цыплятами, которых мы сажали в огороженное место и пытались приручить. Но цыплята неизменно оставались пугливыми все лето». Становится понятным, почему чухонцы ассоциировались с цыплятами и получили подобное прозвище.

Постепенно смысл выражения меняется. Так, в романе Ильфа и Петрова «Золотой теленок» читаем: «На большой дороге, в ста тридцати километрах от ближайшего окружного центра, в самой середине Европейской России прогуливались у своего автомобиля два толстеньких заграничных цыпленка».

В комментариях к роману литературовед Юрий Щеглов пишет: «Манера называть «цыпленком» сытого, хорошо одетого человека шла от песенки «Цыпленок жареный…», восходящей к маршу анархистов. В 20-х годах она воспринималась как портрет нэпмана и его жизненной философии. Ср. стихи В. Луговского: «Стал плюгавый обыватель вороном кружить, // Пел он песню о цыпленке, том, что хочет жить…» («На булыжной мостовой», 1957). Близкую к ЗТ фразеологию находим у И. Эренбурга: «На Цветном бульваре какой-то разморенный цыпленок в заграничном пиджачке… создавал из небытия бабий зад и груди…» («Жизнь и гибель Ник. Курбова», 1923)».

Увы, Щеглов ошибается по поводу того, что «Цыпленок» восходит к «Маршу анархистов». Напомним тем, кто не в курсе, о каком марше идет речь:

Мы, анархисты —
Народ веселый,
Для нас свобода дорога.
Свои порядки,
Свои законы,
Все остальное — трын-трава!

Была бы шляпа,

Пальто из драпа
И не болела б голова.
Была бы водка,
А к ней селедка,
Все остальное — трын-трава!

Была бы хата

И много блата,
А в хате — кучи барахла.
Была б жакетка,
А в ней соседка,
Все остальное — трын-трава!

Мы, анархисты —

Народ веселый,
Для нас свобода дорога.
Была бы водка,
Да к водке глотка,
Все остальное — трын-трава!