Песнь о Трое

– Ты настолько доверяешь простому домашнему оракулу, что ратуешь за то, чтобы взять город измором?

– Мой домашний оракул, – терпеливо объяснил я, – принадлежит великой матери Земле. Она во всем нам очень близка. Она посылает нас в этот мир и призывает обратно к своей груди, когда наш путь окончен. Муж сам должен иметь право решать, каким способом ему вести войну. По-моему, любой жалкий военный закон защищает противника. Однажды появится человек, который так сильно захочет выиграть войну, что нарушит все эти законы, и после него все изменится. Замори голодом один город, и голод лавиной покатится дальше. Я хочу стать этим первым человеком! Нет, Диомед, я почитаю богов! Мне просто не нравятся ограничения. Ойкумена будет слагать об Ахилле песни, пока Крон не женится на матери во второй раз и дни людей не будут сочтены. Но разве это высокомерие, если я хочу, чтобы ойкумена слагала песни об Одиссее? У меня нет преимуществ Ахилла – я не огромен ростом и не сын верховного царя; все, что у меня есть, – это я сам, умный, хитрый, проницательный. Не такие уж и плохие орудия.

Диомед потянулся:

– Да уж, неплохие. И чем ты думаешь заняться в нашем долгом походе?

– Я начну завтра же, когда мы вернемся с осмотра троянских стен. Я намерен собрать собственную маленькую армию, немножко проредив ряды большой.

– Собственную армию?

– Да, которая будет подчиняться только мне. Но это будет необычная армия из необычных воинов. Я собираюсь отобрать самых отчаянных сорвиголов, смутьянов и недовольных.

Пораженный, он открыл рот.

– Ты, верно, шутишь! Смутьяны? Недовольные? Сорвиголовы? Что же это будет за армия?

– Диомед, давай отложим вопрос о том, кто прав – мой домашний оракул, который говорит, что мы застрянем здесь на двадцать лет, или Калхант, который уверяет, что на десять. И первое и второе – долгий срок.

Я отставил чашу с вином и выпрямился.

– Если поход короткий, хороший командир сможет держать своих смутьянов при деле, за головорезами наблюдать так пристально, что те не смогут причинить вреда остальным, а бунтарей отделить от тех, на кого они могут повлиять. Но в длинном походе распри неминуемы. В течение этих десяти или двадцати лет мы не будем сражаться каждый день – или даже каждую луну. Нас ждут бесконечные луны безделья, особенно зимой. И во время этих простоев языки натворят столько бед, что недовольный ропот превратится в вой.

Диомеда это, похоже, позабавило.

– А как насчет трусов?

– О, нужно оставить командирам достаточно никчемного народа, чтобы копать выгребные ямы!

Он рассмеялся:

– Хорошо, допустим, у тебя есть своя маленькая армия. Что дальше?

– Буду все время держать ее при деле. Подкидывать воинам такую работу, которая позволит им полностью использовать свои темные таланты. Те люди, о которых я говорю, не трусы. Они неуживчивы. Смутьяны живут для того, чтобы мутить воду. Сорвиголовы не бывают счастливы, пока не подвергнут опасности жизни всех окружающих, включая свою собственную. А недовольные, попади они на Олимп, начнут жаловаться Зевсу на качество нектара и амброзии. Завтра я подойду к каждому командиру и попрошу у него трех худших воинов за исключением трусов. Естественно, каждый командир будет счастлив от них отделаться. Когда соберу их всех, я займу их делом.

Хотя он и знал, что я специально дразню его, Диомед не мог не проглотить наживку.

– Каким делом?

Я продолжал его дразнить.

– На берегу, неподалеку от того места, где стоят мои корабли, есть естественная лощина. Она никому не видна, но расположена достаточно близко от лагеря, чтобы оказаться по эту сторону стены, которую собирается возвести Агамемнон, чтобы обезопасить наши корабли и войска от троянских набегов. Лощина глубокая и довольно большая. Там можно построить столько домов, сколько понадобится, чтобы разместить в них триста человек с максимальным комфортом. В этой лощине и будет жить моя армия. Там, в полной изоляции, я их всему научу. Как только они перейдут в мое распоряжение, они уже не будут иметь никаких контактов ни со своими старыми отрядами, ни с остальной армией.

– Какому делу ты их обучишь?

– Я создам поселение лазутчиков.

Такого ответа он не ожидал. И уставился на меня, сбитый с толку.

– Поселение лазутчиков? Это еще что такое? Чем они будут заниматься? Какой от них прок?

– Очень большой. – Я воодушевился, предвкушая разговор на любимую тему. – Диомед, ты только подумай! Даже десять лет – огромный срок в жизни каждого, для кого-то – седьмая или восьмая часть, а для кого-то – целая треть или половина. Среди трехсот моих рекрутов найдутся такие, что вполне могут расхаживать по дворцовым полам, – этим они и займутся. На будущий год я зашлю некоторых из них в самое сердце Трои, в крепость. Других, которые тоже умеют притворяться, я заброшу в каждый слой городских жителей, от среднего до нижнего, от купцов и торговцев до рабов. Я хочу знать о каждом шаге Приама.

– Клянусь Громовержцем! – медленно произнес Диомед, но потом скептически добавил: – Их тут же раскроют.