Песнь о жизни

Муля задумчиво смотрела на игру света в стеклянных шариках. В комнате было очень тихо. Потрескивая, свечи то ярко разгорались, то почти затухали. Сидя на кушетке, я смотрела на необыкновенную елку и думала об Ире и Муле…

Как они изменились! Как страшно похудели! Красивoe личико Иры стало зелено-белым, торчат скулы. Бедная девочка вынесет ли она? Надолго ли хватит сил?..

А Муля? Во что она превратилась! Она всегда тяготилась своей полнотой, а сейчас похожа на пятнадцатилетнюю девочку, так тонка и плоска ее фигура. Особенно страшной кажется шея-ниточка, и на ней — большая голова. Нос и подбородок — острые. Глаза провалились, а белки точно вылезли. Они ослепительно белы в рамках темных ресниц. Ничего не осталось от прежнего выразительного, доброго лица.

Какие мы страшные стали! Но мы еще можем чувствовать красоту, радоваться свету елки.

Свечи догорали. Причудливые, пушистые тени поползли по стенам и потолку. Острый смолистый запах заполнил комнату. Вспомнилась прошлогодняя елка, у Мули. Гостями были тридцать маленьких участников журнала. А что с ними теперь? Часть эвакуировалась. Другие умерли, больны или очень ослабли…

В Америке сегодня, наверно, зажжены нарядные елки. Комнаты ярко освещены. Матери играют с малышами. Ужин, лакомства… Счастливые дети! Их ласкают; уговаривают еще покушать. Хочется сказать им: «Вспомните о наших ребятах — худеньких, с прозрачными ручками, по-стариковски сморщенными лицами. Если бы волна фашистской злобы не ударилась о нас, что было бы с вашими детьми?..»

Кто-то постучал.

Ира впустила двух девушек в ватниках, в валенках, шапках, надвинутых на лоб.

— С Новым годом!

По голосу узнала. Это — Ася и Маруся.

— Батюшки! Откуда вы? Входите скорее.

— А мы пришли и боялись стучать, — признала Маруся.

— Вы уже хоронить меня собрались? Нет, девушки, не хочу Гитлеру сдаваться.

— Ну, значит, вы с нами в одной компании, — рассмеялась Ася. — Да у вас тепло, — обрадовалась она.

Девушки разделись.

— А мы вчера на фабрике Новый год встречали, — доложила Маруся.

— Весело было?

— Еще как! Нам муки по двести граммов выдали. Она, правда, с опилками и сором всяким, ну не важно! Блины знатные вышли. И вам попробовать принесли. Кушайте!

Ася вынула два завернутых в бумагу маленьких блина.

— Спасибо, большое спасибо. Сами, наверно, голодные.

— Что вы! — воскликнула Маруся. — Блинов наелись — вот так! А потом танцевать принялись. У одной девушки восковая свечка оказалась. Поставили свечку на середину стола и кружиться начали, вроде как около елки. Сразу тепло сделалось… Ольга Константиновна, неужели когда-нибудь снова во всех домах будут настоящие елки?

— Будут, девушки, обязательно будут!.. Хотите расскажу вам об одной елке?..

В тюрьме это было. Давно, до революции. Была я молода, и веселиться очень хотелось. Но стены, железные решетки давили. Нас в камере было пять политических. Рядом помещались уголовные.

Одна из камер, самая большая, была отведена под мастерскую. Там, на огромных столах, лежали розовые, голубые и белые атласные одеяла. Причудливыми узорами выстегивали их заключенные женщины. Лучшие магазины Петербурга заказывали эти одеяла. По стенам, на высоких станках были натянуты сетки. Это — попоны для похоронных процессий. Их тоже делали в тюрьме.

Меня иногда пускали в мастерскую: я умела составлять узоры.

Прижавшись к решетке окна, я дула на застывшее стекло. В отогретый кружочек виднелись освещенные окна квартиры начальника тюрьмы. Там встречали Новый год. Вспыхнул огонек, второй, третий, и засияла огромная елка.

— Смотрите, смотрите, танцуют! Сколько ребят! — закричала я.

— Где? Что ты болтаешь!

Женщины, оставив работу, бросились к окнам, подышали на стекло, прильнули к нему. Каждой вспомнились детство, воля.

В камере было тихо, темно. Мы все стояли и жадно ловили долетающие звуки музыки, смотрели на танцующих, нарядных детей.

Боль и тоску почувствовала я в этих прильнувших к стеклам женщинах. У меня созрел план. Тайком в передачу сестра сунула мне свечи. Вытащила я из-под подушки пакетик, прибежала к уголовным:

— Давайте елку устроим!

Они удивленно посмотрели на меня.

— Есть свечки, — торжествующе сказала я.

— А где елку возьмем?

Я выдвинула скамейку со спинкой, к ней привязала ободранную швабру. Она облезлая, почти без мочалы. В дырочки воткнула свечи, прикрепила несколько к спинке скамейки, к сиденью. Вышла елка хоть куда! Все с восторгом смотрели на яркие огни. Небывалое в тюремной жизни развлечение! Кто-то вытащил губную гармонику, заиграл. «Барыня, сударыня-барыня!..» Устоять никто не мог. Все пустились в пляс — и старые, и молодые.

И вдруг грубый окрик:

— Это что такое?

Смотрим — в дверях начальник тюрьмы. Остолбенели.

— Кто это придумал? — закричал он.

Все молчали. Мне страшно было признаться, а подвести других не хотелось. Потупясь, проговорила:

— Это я.

— А вы знаете, что за такой проступок полагается? — продолжал кричать начальник.

Тон начальника сначала испугал. Потом подумала: «семь бед — один ответ». И выпалила: