Песнь об огненно-красном цветке

— Я не думала, что ты усомнишься в моей любви и захочешь таких доказательств, — сказала девушка, взволнованная почти до слез.

«Золотая моя! — подумал юноша. — Если бы ты знала, чего я хочу! Одно только слово хочу я от тебя услышать — и наше счастье станет еще вдвое больше».

Но он не сказал этого вслух — он ждал того счастливого мгновения, когда скажет ей, что все это было лишь невинным испытанием.

— Именно потому, что я так тебя люблю, — говорила девушка, — я не могу на это решиться. Сейчас нам так хорошо, а тогда, мне кажется, между нами появится что-то чужое. Я этого очень боюсь — ты ведь и так уже скоро уходишь.

Они умолкли и грустно глядели друг на друга, — казалось, между ними и в самом деле наступило какое-то отчуждение.

Час расставанья близился день за днем, небо было покрыто тучами. В один из таких дней девушка подкралась к Олави, нежно обняла его и каким-то странным взглядом посмотрела ему в глаза. Она казалась ослабевшей и дрожала, как листок березы на ветру.

— Что, Анютин глазок? — спросил Олави, обуреваемый радостью и мукой.

— Олави… я… теперь… — Ее голос дрогнул, она прижалась лицом к его щеке.

Дикая радость охватила юношу. Он порывисто обнял девушку, готовый признаться ей в своей хитрости, но в эту минуту что-то так сдавило его, сердце его так забилось, что он не мог вымолвить ни слова, и только крепче прижал к себе девушку, приникая губами к ее губам.

— Я люблю тебя так, как только твоя мать могла тебя любить, — шептала разгоряченная девушка.

Юноша остолбенел: ему показалось, что чей-то тайный глаз подглядел их ласку.

— Олави! — воскликнула девушка. Она глядела на него с прежней нежностью, но говорила так, будто вспомнила какое-то важное и чуть не забывшееся дело. — Ты никогда не рассказывал мне о своей матери… Нет, не надо рассказывать — я и сама знаю, какая она. Она большая, как ты, она еще совсем не сгорбилась. У нее такие же лучистые глаза и такой же высокий лоб, как у тебя. На ней всегда большой фартук, обшитый темной каймой. На фартуке большой карман, в нем лежит клубок шерсти, и, когда она куда-нибудь идет, она вяжет чулок.

— Откуда ты все это знаешь?! — изумился юноша, ему стало вдруг легко. Он испытывал восторг от того, что девушка говорила о его матери с такой нежностью.

— Я догадалась, — отвечала девушка. — Знаешь, как мне хотелось бы увидеть твою мать — ту, которая…

— Которая — что?

— Которая… Ты но можешь себе представить, как мне хочется ее увидать. Тайком обнять ее и… Твоя мать часто тебя целовала?

— Нет, не часто.

— Она только гладила тебя по голове и часто говорила с тобой наедине, — правда?

— Да, да…

Руки Олави ослабли. Он бессознательно отстранил девушку и устремил взгляд куда-то вдаль. Его губы еще улыбались, но глаза были серьезны.

Девушка смотрела на него с испугом.

— Что с тобой? — спросила она, опасаясь, что огорчила его.

Юноша не слышал.

— Что с тобой, Олави? — все больше волновалась девушка.

— Мать говорила со мной, — сказал он дрогнувшим голосом.

— Говорила, — вздохнула девушка. — Сейчас говорила?

— Сейчас.

— Что она тебе сказала? — робко спросила девушка.

Олави ответил не сразу.

— Она сказала, что я был бы плохим сыном… и что я поступил плохо, когда просил…

Девушка глядела на него молча. Она была глубоко взволнована.

— Теперь я еще больше люблю твою мать, — шепнула она юноше, тихо обнимая его.

Победитель порогов

Порог Кохисева[5] — знаменитый порог, самый сердитый и гордый на всей пятнадцатимильной реке Нуоли.

Мойсио — знаменитый дом. Его хозяева с незапамятных времен славятся богатством и силой, а их непреклонность и гордость подобны порогу Кохисева.

Дочь Мойсио — знаменитая девушка: ни у какой другой девушки нет такой роскошной косы и ни один парень не может похвалиться тем, что она метнула в него искрами своих глаз.

Дочь Мойсио зовут Кюлликки, — ни у кого другого нет такого имени, и люди говорят, что его нет даже в святцах.

Последняя партия сплавщиков пришла в деревню ночью, а утром принялась за работу. Одни продолжали сплавлять лес, другие очищали берега от оставшихся на них бревен.

Наступил вечер. Сплавщики расходились по домам, на ночлег.

В саду Мойсио трудилась девушка, она поливала капустную рассаду. По дороге, тянувшейся мимо сада, шел юноша. Он уже издали заметил девушку и с интересом смотрел на нее.

«Это та, о которой так много говорили, — думал он. — Та самая гордячка».

Девушка выпрямилась, перекинула за плечо свалившуюся на грудь косу и горделиво откинула красивую головку.

«Хороша!» — подумал юноша и невольно замедлил шаг.

«Это тот, о котором девушки весь день наговориться не могут, — догадалась красавица и тайком взглянула на прохожего, — говорят, он какой-то особенный».

Она наклонилась зачерпнуть воды.

«Пройти мимо или заговорить? — колебался юноша. — А если она меня отошьет? Я ведь к этому не привык».

Девушка опять склонилась над грядками, юноша подходил все ближе.

«Неужели он осмелится заговорить? — разбирало девушку любопытство. — С него, пожалуй, станет. Но пусть только попробует!»

«Спесь спесью вышибают», — решил юноша и прошел мимо, не взглянув на гордячку.