Песнь об огненно-красном цветке

Он шел куда-то кратчайшей дорогой. Войдя во двор, постучал в окошко. Во дворе двигались люди — взрослые и дети, занятые своими утренними делами, но он не чувствовал стыда и стучался открыто, как в церковные двери.

Окошко распахнулось, и старческий голос удивленно спросил:

— Что это вы в такое время? Девушки еще спят!

— Когда они встанут?

— Часа через два.

— Ага! — Он посмотрел на часы и ушел. Потом бродил по улицам, вышел из города.

Когда он снова вернулся, лицо его было бледно, а ноги так устали, что он едва стоял. Он постучал. Окошко открылось, кто-то выглянул и открыл дверь. Это была вчерашняя девица в утреннем платье, смутными глазами и дряблым лицом.

— Ну? — спросила она, и Олави почувствовал запах шерри, портера и пива. Он едва не задохнулся от отвращения.

— Ваша подруга встала? У меня к ней дело, — с трудом выговорил он.

— Еще бы не встала — поглядите-ка сами!

И она устремилась в дом, потом вернулась обратно и протянула Олави смятый листок бумаги.

Олави прочел наскоро написанные карандашом слова:

«Когда ты это прочтешь, я буду уже далеко. Я ухожу и никогда не вернусь, я не могу здесь оставаться. Элли».

— Что это все значит, черт возьми?! — раздраженно спросила девица.

Но Олави ничего не ответил. Листок дрожал в его руках, он снова и снова его перечитывал. Точно непосильная тяжесть свалилась с его плеч.

— Можно мне это взять? — спросил он, и щеки его вспыхнули.

— Съешьте ее, если нравится!

— Прощайте и всего вам хорошего! — сказал Олави, схватил руку девушки и сжал ее, не сознавая, что делает.

— Черт их разберет — оба полоумные! — проворчала девица, когда Олави сбежал с крыльца.

III

У дороги

Путник шагал по желтой дороге, окаймленной зеленью. Он двигался, как заведенная машина: молча, ни о чем не думая, не оглядываясь по сторонам.

Дорога шла в гору. На вершине холма путник резко остановился. Так останавливается машина, когда у нее кончился завод или когда она наткнулась на непреодолимое препятствие.

Внизу, у ног путника, лежала небольшая долина. Зеленый лес окружал ее, как изгородь окружает хорошо возделанный сад. В этом саду виднелись холмы, отлогие пашни, пестрые луга, ряды снопов, стога сена, лоскутки полей, дома, речка с мостом, водопад и две мельницы — на левом и правом берегу.

Едва окинув взглядом расстилающуюся перед ним картину, путник пришел в волнение. В памяти мгновенно возникло давно позабытое.

Казалось, здесь все по-прежнему. Взгляд нетерпеливо скользил вверх по речке. Мельницы глядели друг на друга, каждая со своего берега, так же как они глядели с незапамятных времен. Но это были уже не прежние бревенчатые мельницы, а новые, каменные.

Путник испугался: может быть, и все остальное уже изменилось и только с виду кажется прежним? Чего только не могло произойти за столько лет в этой маленькой деревушке! Ему было страшно встретиться с переменами. Медленно, тяжело ступая, он начал спускаться в долину, и чем ближе подходил к деревне, тем беспокойнее становилось у него на душе.

Дорога сворачивала. За поворотом звякнул колокольчик и показалось стадо щипавших траву овец. Рядом с ними на заборе кувыркался пастушонок — в распахнутой на груди рубашонке, в полотняных штанах.

Путник обрадовался: овцы и пастушок, во всяком случае, были такими же, как прежде.

— Здравствуй! — приветствовал он мальчика, словно старого знакомого. — Чей же ты сын?

— Да я просто Тийнин сын, — бойко ответил ему мальчишка.

— Вот оно что. — Путник перешагнул через канаву, присел на обочине дороги и закурил. — Что слышно в деревне? Я здесь когда-то бывал и немного знаю ваши места, но давно уже ничего о них не слыхал.

— Да что слышно? — отвечал пастушок, польщенный доверием, и слез с забора. — Вы слыхали, что у Маттила Дочка получила первый приз на выставке жеребят?

— Нет, братец! — отвечал пришелец улыбаясь. — Первый приз, говоришь? А еще что?

— Да что еще! — Маленькие умные глазки блеснули. — Да! Майя из Тиенсуу вышла замуж! Ее взял сапожник из города, им теперь избу строят — вон там на выкорчеванной поляне. Видите?

— Как же, вижу! Красивая, видно, будет изба…

— Там будет печка и духовка… Да, и у Ниеми свадьба была, Анникки выдавали. Она только теперь замуж пошла, хотя к ней каждый год женихи сватались, и богатые.

— Вот оно что. — Путнику показалось, что кто-то стукнул его в грудь. Он поспешил узнать другие новости.

— А что в Коскела? — спросил он нетерпеливо.

— В Коскела? Старый хозяин весной помер и…

— Умер? — Казалось, огромный молот ударил в грудь путнику и сплющил все одним ударом.

— Да, гроб везли на паре, и на лошадях были белые простыни… а гроб был весь-весь разрисован серебряными звездами — будто небо.

Путнику показалось, что день померк и только какие-то серебряные звезды пляшут во тьме.

— Вы его знали? — спросил мальчик, с удивлением разглядывая лицо путника.

— Знал, — глухо ответил Олави.

— И хозяйка тоже плоха, — с воодушевлением продолжал мальчик. — Совсем при смерти… В груди у Олави все сдавило.

— Так что теперь в доме вроде ни хозяина, ни хозяйки нет…

Олави хотел встать, но боялся, что ноги его подведут.