Песнь об огненно-красном цветке

— Молись! — зашипел Олави сквозь зубы, продолжая держать незнакомца в воздухе и так сжимая его, что крахмальная рубашка затрещала. Парень несколько раз передернул ногами, но потом руки его бессильно повисли, лицо побледнело, сигара выпала, и Олави почувствовал, как тело, находившееся внутри костюма, превратилось вдруг в дряблую груду мяса.

— Я, кажется, вы-вы-выпил… и не-не-не знаю, — прошипели побледневшие губы, точно мехи, из которых выходят последние остатки воздуха.

— Благодари бога, что пьян, а то!.. — Олави бросил человека на пол. — Вон!

Тот, бледный как бумага, едва встал на ноги, качнулся в одну, потом в другую сторону, сделал полный оборот и, пошатываясь, молча вышел.

Олави стоял посреди комнаты. В ушах у него шумело, в глазах плясали огни свечей.

«Правда! Никто не посмел бы, если бы это была неправда!» Это было так естественно, что он ни на минуту не усомнился в речах пьяного, — это была судьба, вмешательства которой он смутно побаивался, которая настигла его и мгновенно все уничтожила.

Скрипка взвизгнула громче обычного, весь дом задрожал — в соседней комнате начался новый танец. Олави казалось, что скрипка смеется бесконечным, раздирающим уши смехом, что все эти люди прыгают наперегонки, чтобы его опозорить.

— С этим адом надо покончить, и сию же минуту! — крикнул он и выскочил из комнаты, не успев даже подумать, как с этим можно покончить.

Множество смеющихся глаз встретило Олави, когда он появился на пороге комнаты и остановился.

Он оглядел толпу и понял, что не может выгнать людей, размахивая финкой.

Жениху дали дорогу, по узкому проходу он добрался до скрипача.

— Продашь скрипку? — шепнул он музыканту. — Есть покупатель, просил меня узнать, за ценой не постоит!

— Не знаю, мне с ней трудно расстаться, — отвечал скрипач и заиграл тише.

— Продашь скрипку? Очень нужно!

— Ну, так и быть, за тридцать марок!

— Хорошо! Покупатель скоро придет. А теперь сыграй польку, да так, как сыграл бы ее тот, кто ласкает свою любимую в последний раз!

Скрипач кивнул.

Олави подошел к какой-то девушке и поклонился. Зазвучала полька, но в таком безумном темпе, что танцоры удивленно остановились.

Только Олави, словно ураган, носился со своей девушкой, потом пустилось в пляс еще несколько пар. Но они скоро сдались и уставились на жениха, в которого точно бес вселился. Глаза его сверкали, на губах играла зловещая улыбка, брови были грозно сдвинуты.

Все смотрели на него с восторгом и удивлением — такого танцора еще никто не видывал! Олави схватил другую девушку, потом третью и начал менять их, делая с каждой два-три круга. Он не провожал их на место, лишь слегка отталкивал от себя, кланялся новой, хватал ее, не сбавляя бешеного темпа, и продолжал танец.

— Что это значит? — шептались зрители.

— Он хочет перетанцевать со всеми девушками — в последний раз, пока холост.

— Верно! — И люди улыбались, глядя на отчаянный, необычный танец. Они даже удивились бы, будь эта свадьба такой же, как все другие, ведь все остальное было здесь так необычно.

Олави снова отпустил свою пару и поклонился Кюлликки — на этот раз особенно низко и почтительно. Она стояла взволнованная и обеспокоенная, не зная, что и думать.

Музыкант, увидев, кого пригласил теперь хозяин, теснее прижал к себе скрипку и вложил в смычок весь пыл, на какой только был способен. Скрипка стонала и жаловалась, а новобрачные, казалось, летели по воздуху, головокружительно прекрасные. Они описали вокруг комнаты один круг, второй, третий, четвертый и продолжали свой полет.

На пятом кругу скрипка вдруг умолкла, она мелькнула в руке Олави, промчавшегося в эту минуту мимо скрипача, стукнулась об угол стола и разбилась на кусочки. «Виу-у», — жалобно прокричала лопнувшая струна.

Гости вздрогнули и испуганно поглядели на новобрачных. Но те спокойно стояли в конце комнаты, будто так и должно было все случиться.

— Простите, если напугал, — улыбаясь сказал жених. — Мне хотелось, чтобы никто не играл больше на той скрипке, которая проводила мою молодость. Спокойной ночи!

Из толпы послышался облегченный и восторженный вздох. Вот так последний танец! Вот так жених! Никто другой такого не выдумал бы.

Гости улыбались, жених улыбался, улыбался и старик Мойсио, сидя во главе стола: молодец, правильно! Всем другим — показать спину, все отдать одной — моя дочь стоит одной скрипки!

Одна только невеста была бледна — как в тот летний воскресный вечер, когда она стояла на берегу, а Олави мчался вниз по косогору с пылающим от гнева лицом.

Брачный покой

Олави нервно ходил из угла в угол и кусал губы. Потом вдруг остановился у стола в глубине комнаты и холодно уставился на бледную Кюлликки.

Кюлликки, задумчиво стоявшая у комода, медленно направилась к нему.

— Олави! — с болью и нежностью обратилась она к жениху. — Что это все значит, мой любимый?

— Любимый? — бросил сквозь зубы Олави.

Казалось, кто-то метнул пригоршню градин в стекло. В его голосе были смех и слезы, ирония и горечь. Он резко схватил Кюлликки за плечи.