Песнь об огненно-красном цветке

— А то, — закричал он, точно обезумевший, и подскочил к ней, — что ты носишь украшения, на которые не имеешь права, обманщица! — И он сорвал с нее миртовый венок вместе с фатой, бросил их на пол и стал топтать. Проволочные ободки поднимались из-под его ног, как змеи, готовые кинуться на него.

— Обманщица! Лгунья! Клятвопреступница!

Кюлликки не шелохнулась, не произнесла ни слова — она в ужасе смотрела на него, и красные пятна на щеках становились все больше.

От венка остались только куски проволоки и обрывки миртов — фату Олави отбросил пинком ноги. Потом он выпрямился и дерзко поглядел на Кюлликки, как человек, который расправился с одним противником и ищет второго.

— Может быть, ты наконец объяснишь, что все это значит? — промолвила Кюлликки тихим и каким-то совсем не своим голосом — она даже сама его испугалась.

— Объясню! И пусть господь мне в этом поможет. Будь у меня оружие, я ответил бы так, что ты уж вовек никого ни о чем не спросила бы.

Кюлликки казалось, что жизнь уходит от нее капля за каплей. Ее охватило отчаяние и чувство беспомощности. Она была оскорблена, все ее счастье лежало растоптанным на полу, остался только муж, который бушевал и сыпал угрозами. Она долго глядела на Олави, словно старалась определить — из какого металла он сделан. И инстинктивно почувствовала, что все зависит теперь от того, какое первое слово она скажет, какое движение сделает. Она вспомнила что-то, и кровь застучала у нее в висках… Осмелится ли он? Что больше — его любовь или гнев?

Она решилась: теперь или никогда, иначе все потеряно! Она подошла к комоду, открыла нижний ящик, что-то лихорадочно поискала и, не найдя, задвинула его. Потом открыла другой, почти тотчас же поднялась и смело подошла к Олави, хотя сердце у нее неистово колотилось.

Она опустила на стол большой старинный револьвер, его темное дуло поблескивало при свете свечей.

— Вот то, что ты хотел, он заряжен — я жду ответа.

Она сказала это медленно, изо всех сил стараясь, чтобы голос ей не изменил, потом отступила на несколько шагов и, устремив взгляд на Олави, остановилась в ожидании — бледная, не в силах перевести дыхание.

Мгновение было решительным. Кюлликки оно показалось долгим, как вечность, все ее тело словно заледенело, и казалось, только поэтому она не падает.

Олави стоял неподвижно. Он уставился на нее, как на привидение. Однажды он уже видел ее такой же бледной и решительной — когда она стояла перед старым Мойсио.

— Ты что, хочешь свести меня с ума?! — закричал он срывающимся голосом и бросился к двери.

Кюлликки почувствовала, как жизнь возвращается к ней.

Олави несколько раз метнулся по комнате, потом подскочил к Кюлликки. Кровь в нем забушевала, он снова превратился в судью.

— Ты еще грозишь, изменница! — закричал он, бледнея от злости и топая ногами. — Ты знаешь, кто ты такая? Лгунья и клятвопреступница! Что ты наделала?! Ты обманула меня! Ты растоптала мой свадебный праздник, разрушила мое счастье и будущее, ты опозорила меня перед лицом всего света — ты не невинна, ты… — Ему не хватило воздуха, он жадно глотнул и продолжал разбитым голосом: — Настал час возмездия! Знаешь ли ты парня, скотину, у которого сегодня был красный галстук на шее и серебряная цепочка на жилете? Если осмелишься — солги и на этот раз!

— Знаю, и даже хорошо.

— Еще бы, как же иначе… — Он засмеялся страшным, нервным смехом. — Эта скотина явилась ко мне в день моей свадьбы и сказала…

Он не договорил, чтобы помучить ее.

— Что он сказал? — едва не задохнувшись, спросила Кюлликки.

— То, что тебе и так известно, — что ты была его женой, хотя и не венчанной!

Олави с удовлетворением заметил, что эти слова сразили Кюлликки, — именно этого он и добивался.

Кюлликки затрясло. Она ненавидела в эту минуту и Олави и весь род мужской: одни из них клевещут, другие приходят в бешенство, они говорят о своем празднике, о своем счастье и требуют невинности — от других, но не от себя. Кюлликки знала, что теперь они должны схватиться друг с другом и бесстрашно, безжалостно растерзать друг друга — разрушить все, если они хотят что-то еще построить.

— Ну и что? — спросила она холодно, подняв голову.

— И что?! — закричал Олави.

— Да. Это ведь только один, может быть, тебе и о других донесли?..

— Один?! Господи, я убью ее!

— Убей! — И, окинув Олави угрожающим взглядом, она продолжала холодно и уверенно: — Сколько невенчанных жен было у тебя самого?

Олави взревел, точно ему всадили нож в грудь. Потом он стал бить кулаками собственную голову и заметался по комнате.

— Я убью тебя и себя — убью, убью, убью!

Он бросился на диван, с силой рванул сюртук — пуговицы отлетели. Затем сорвал свой белый галстук и с криком бросил его на пол.

— Почему я должен терпеть этот ад? Ни у кого другого не было такой ужасной свадьбы, никто другой не может быть так несчастлив!

Кюлликки продолжала стоять на месте, предоставляя Олави бушевать и мучиться и чувствуя, как почва под ней начинает становиться тверже. Наконец она подошла к нему и тихо заговорила: