Песнь шаира или хроники Ахдада

Незнакомец смотрел на него, ожидая продолжения.

— Клянусь Аллахом — господином миров, создавшим небо и землю, и все что в небе, и все что в земле и на земле, клянусь своею душой, пусть, если я нарушу клятву, вечно гореть и плавиться ей в огненном Джаханнаме, клянусь памятью своего отца — не совсем досточтимого Хайри Камакима, клянусь памятью его отца и всех предков до десятого колена, я выполню, что ты скажешь, если на то будет воля Аллаха и хватит моих сил.

Незнакомец кивнул и направился к воротам.

40 Продолжение рассказа третьего узника

Вот что шейх Наср говорил мне: «Береги одежду той, которую ты желаешь, и не отдавай её девушке, пока я к тебе не вернусь после встречи с птицами. Вот что я могу, о дитя моё, и ничего больше».

И когда я услышал слова шейха, мое сердце успокоилось, и я прожил у него до следующего года и считал проходившие дни, после которых прилетят птицы. И когда наступил срок прилёта птиц, шейх Наср подошёл ко мне и сказал:

— Поступай по наставлению, которое я тебе дал, в отношении одежды девушек; я ухожу встречать птиц.

— Слушаю и повинуюсь твоему приказанию, о родитель мой! — ответил я.

И затем шейх Наср ушёл встречать птиц. А после его ухода я поднялся и шёл, пока не вошёл в помещение, и спрятался, так что никто меня не видел.

И я просидел первый день и второй день и третий день, и девушки не прилетали, и я начал тревожиться, плакать и испускать стоны, исходившие из печального сердца, и плакал до тех пор, пока не потерял сознания. А через некоторое время очнулся и стал смотреть то на небо, то на землю, то на бассейн, то на равнину, и сердце мое дрожало от сильной страсти. И когда я был в таком состоянии, вдруг приблизились ко мне по воздуху птицы в образе голубей (но только каждый голубь был величиной с орла), и они опустились около бассейна и посмотрели направо и налево, но не увидели ни одного человека или джинна.

И тогда они сняли одежду и, войдя в бассейн, стали играть, смеяться и развлекаться, и были подобны слиткам серебра. И одна из них сказала:

— Я боюсь, о сестры, что кто-нибудь спрятался из-за нас в этом дворце.

Но другая молвила:

— О сестра, в этот дворец со времени Сулеймана не входил ни человек, ни джины.

А еще одна воскликнула, смеясь:

— Клянусь Аллахом, сестрицы, если кто-нибудь здесь спрятан, то он возьмёт только меня!

И затем они стали играть и смеяться, а сердце мое дрожало от чрезмерной страсти. И я сидел, спрятавшись, и смотрел на девушек, а те меня не видели. И девушки поплыли по воде и доплыли до середины бассейна, удалившись от своих одежд, и тогда я поднялся на ноги и помчался, как поражающая молния, и взял одежду младшей девушки, а это была та, к которой привязалось мое сердце, и звали её Ситт Шамса.

И девушки обернулись и увидели меня, и задрожали их сердца, и они закрылись от меня водой и, подойдя близко к берегу, стали смотреть на меня.

— Кто ты и как ты пришёл в это место и взял одежду Ситт Шамсы? — спросили они.

И я сказал:

— Подойдите ко мне, и я расскажу вам, что со мной случилось.

— Какова твоя повесть, зачем ты взял мою одежду и как ты узнал меня среди моих сестёр? — спросила Ситт Шамса.

И я молвил:

— О свет моего глаза, выйди из воды, и я поведаю тебе мою историю и расскажу тебе, что со мной случилось, и осведомлю тебя, почему я тебя знаю.

— О господин мой, прохлада моего глаза и плод моего сердца, — оказала она мне, — дай мне мою одежду, чтобы я могла её надеть и прикрыться ею, и я к тебе выйду.

— О владычица красавиц, — отвечал я, — мне невозможно отдать тебе одежду и убить себя от страсти. Я отдам тебе одежду, только когда придёт шейх Наср, царь птиц.

И, услышав мои слова, она стала кричать и бить себя по лицу и разорвала на себе нижнюю одежду, и её сестры начали кричать и бить себя и умолять, чтобы я отдал одежду из перьев, но я оставался непреклонен, как и велел мне шейх Наср.

Когда же наступила над ними ночь, они не могли оставаться с нею и улетели, оставив её в верхней части дворца.

41 Продолжение рассказа седьмого узника

— Что-о, влезть во дворец султана! Нашего султана — досточтимого Шамс ад-Дина Мухаммада — да благословит его Аллах и приветствует. Господин Абд-ас-Самад шутит, конечно шутит. О-о-о, Камаким тоже любит шутить, больше того — понимает хорошие шутки, однажды я…

Незнакомец, или уже не незнакомец, ибо Камакиму было названо имя, оставался серьезен, как верблюд за едой. Больше того, брови, черные густые брови Абд-ас-Самада были сдвинуты, соединившись в одну линию, пусть и не совсем ровную.

— Не просто во дворец султана — в его сокровищницу.

— А почему не в личные покои, давайте сразу в личные покои, или лучше в гарем, да в гарем, ведь его охраняет всего-навсего пол сотни евнухов. Пол сотни отборный нубийских невольников с черной, как обожженное дерево кожей и такими же душами, ибо ничего хорошего за этой кожей быть не может. А у каждого евнуха — по сабле, а у каждой сабли — по заточенному краю. Острому, как язык сплетницы, тонкому, как лесть искусителя.