Холодное маслянистое чувство вины соседствовало внутри меня с возмущением и сожалением, и я обнаружила, что не хочу есть. Оставлять еду было высокомерно и невежливо, и я попробовала все блюда, которые Нина для нас приготовила, но не смогла насладиться ни одним из них. Меню было простым и сытным: сосиски и рагу, клецки в кремовом соусе, тушеная капуста и свежий хлеб. Знакомая еда. Удобная, привычная. Но все эти блюда тяжело усваивались моим желудком.
После ужина я вернулась в свои покои и обнаружила, что дверь между моей комнатой и комнатой Йозефа все еще закрыта. Я не знала, вернулся ли он уже ночевать или все еще где-то бродит. Я разделась и легла в постель, хотя было еще рано. Наша послеполуденная экскурсия в монастырь утомила меня, и мне захотелось отдохнуть.
Но уснуть я, как ни старалась, не могла. Тишина билась в моих ушах отсутствием звуков. Дома пение леса убаюкало бы меня своей симфонией и какофонией. В Вене непрестанный гул и ударный ритм человеческих жизней создавал басовую партию к стаккато моих дней. Но здесь, в Сновине, всюду было тихо. Это была пустая разновидность тишины. Когда-то я чувствовала, костным мозгом ощущала, спал Йозеф или не спал по ту сторону двери, окна, стены. Трос между нами, сотканный из нашей любви к музыке и волшебству, износился так сильно, что вместе нас связывала лишь тончайшая кровная нить.
Хотя и она нас не связывала.
Я повернулась в постели, плотно зажмурившись, как будто тем самым могла отогнать чувство вины.
В другие времена эта особенная предательская мысль о Йозефе проносилась по моему подлому разуму, и мое тело начинали раздирать ненависть и отвращение к себе. Но сегодня вечером я заставила себя исследовать это чувство. Заставила себя подумать о том, что это значило для меня – что мой брат не мой брат, а подменыш.
Подменыш. До того, как я спустилась в Подземный мир, я этому даже радовалась. Или гордилась. Или даже завидовала по тем самым разным причинам, по которым Йозеф завидовал мне теперь. Я лучше, чем кто-либо другой, понимала, как это больно, когда тебя не замечают. Разве я втайне не твердила себе, что талант моего брата отделил его от всех нас, остальных? Музыка была языком, на котором мы с ним оба разговаривали, но мне было больно понимать, что он не просто лучше меня, а что он помазан папой. Что мой брат не просто связан с миром мифов и волшебства, в который мы часто сбегали от реальности, а что по-настоящему принадлежит ему. Меня эта мысль опустошала.
Особенная. Избранная. Необычная. Йозеф сумел подобрать точные слова, и его обвинения ранили меня в самое сердце. Я плотнее свернулась в клубок и положила на лицо подушку, чтобы укрыться от последних лучей заходящего солнца.
Но с тех пор, как я ушла из Подземного мира, мое мнение о подменышах изменилось. Я помнила миловидных юношей, с которыми моя сестра и я танцевали на балу гоблинов, их приятные лица и загадочные глаза. Создание у озера, хитростью заставившее меня пересечь границу между мирами, сыграв на моей тоске по дому и страстном желании наслаждаться простыми удовольствиями смертной жизни. Лживый, хитрый, жестокий. Бесчеловечный.
Йозеф был бесчеловечным. Йозеф не был смертным. Йозеф был созданием, духом, тварью. Все мое существо съежилось при мысли о том, что мой брат –
И, тем не менее, это имело значение. Я подумала о ребенке, который должен был вырасти и превратиться в моего брата, о ребенке моих родителей, простых смертных. О том, чье имя и чью жизнь украл мой брат. Тот Йозеф был радостным, спокойным малышом, розовощеким и ясноглазым. Мой Йозеф страдал коликами, был болезненным младенцем, тяжелым и противным ребенком, которого я, несмотря ни на что, любила. Возможно, любила даже больше, чем мальчика одной со мной крови.
Мне следовало испытывать отвращение к самой себе. Я любила захватчика, вора, чудовище. Я крутила и вертела на пальце кольцо Короля гоблинов, чувствуя, как серебро мягко скользит по коже.
Возможно, я любила все чудовищное, потому что сама была чудовищем. Йозеф, Король гоблинов и я. В верхнем мире мы выглядели гротескными, слишком другими, слишком странными, слишком талантливыми, слишком… В нас всего было слишком.