Песнь тунгуса

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает тут же Прасолов.

— Взять хотя бы твоего Достоевского. Захватывающая вещь — «Преступление и наказание». Название говорит само за себя, да? Вот и весь ответ. Творцы этих саг тоже знали рецепт хорошего произведения. На этом и сосредоточивали внимание.

— А из-за чего они убивали-то друг дружку? — спрашивает щекастая Катя, блестя карими глазами.

Хорошее у нее лицо. Светлые блики всегда на лбу, на щеках. Все ее лицо и бликует, как странный маяк.

— Ну, — говорю я, — например, убийство в первой саге произошло из-за женских речей.

— Это точно исландские саги или наш «Домострой»? — тут же подает реплику ироничная Люба в своем неизменном сиреневом стареньком мягком и когда-то пушистом свитерке. Серьги с бирюзой ей идут, перекликаясь и с цветом свитера, а главное с цветом глаз. Люба наполовину хохлушка. Есть в ней какая-то южная плавность и в то же время резкость, порой лихорадочность. Люба легко может воспламенить мужской взгляд, я это знаю и по себе, и вижу по другим. Вот Юрченков уже косится на нее с томительной улыбкой.

— Просто всюду женщина — основная причина разногласий, — отвечаю. — И не только, так сказать, она сама, но зачастую просто ее качества. То, что китайцы именовали водой и луной.

— Вот он неприкрытый мужской шовинизм. Точнее — прикрытый фиговым листочком саг ли, древнекитайской философии, — говорит Люба, подмигивая Кате.

Звучит это весьма рискованно, и я внимательно взглядываю на Любу.

— Мне кажется, что заповедник будущего, о котором мне уже прожужжал все уши мой исполняющий обязанности, это натуральный монастырь. И я удивляюсь, что никто не хочет сказать об этом прямо, — говорит с увлечением Катя.

Прасолов смотрит на нее и, поправляя очки в толстой оправе, спрашивает меланхолично:

— Исполняющий обязанности — чьи?

— Главного лесничего, — отвечает она с преувеличенной серьезностью, но глаза ее лукавы.

Женщины любят нас подразнить.

— С меня взятки гладки, — говорю я. — Все претензии — создателям с острова в Северной Атлантике.

— Брр! Как они там живут среди айсбергов и белых медведей, — замечает, встряхивая кудряшками, молодая полная жена Прасолова Катя.

— Ну вот так и о нас те же исландцы говорят: медведи, морозы, водка, клюква, — отвечает ей Прасолов.

Катя смеется, глаза ее превращаются в брызжущие весельем, здоровьем щелочки. Улыбается и Люба. Да и все остальные. Смех молодой хорошенькой женщины не может не быть заразительным. И она прекрасно об этом знает. Серьезен лишь Прасолов, исполняющий обязанности главного лесничего. Он слегка удивлен всеобщим весельем. Поправляет очки, обводит сообщество взглядом.

— Сережа, — обращается к нему с какой-то материнской интонацией Люба, — ты рассуждаешь сейчас, прям как истинный москвич. Тебе что, медведи в новинку? Не сталкиваешься с ними нос к носу, как только выходишь в тайгу? А морозы — скоро будут и морозы, лето наше недолгое и сомнительное. Клюквы будет по осени — целые ведра, говорят, в этом году невиданный урожай. Что там остается? Ах, мама моя, водка! Эка невидаль-то!

Все смеются.

— Но вообще-то он прав, — заявляю я. — Об айсбергах в сагах ни слова. А белый медведь фигурирует в одной саге. Там некий исландец задумал подарить правителю Дании белого медведя и для этого продал все свое имущество, проделал морской путь, чуть не погиб, но мишку отдал кому хотел. Тот его, конечно, облагодетельствовал. Кстати, это единственная сага, в которой не льется кровь рекой. В остальных людей режут, как баранов — из обид, претензий, подначек злых жен.

— Да, так ты и не сказал, из-за чего там этого Кислого… или как его? Гислого?.. — спросила Люба, наливая Кате чаю.

— Из-за подслушанного разговора между двумя женщинами. Они делились соображениями насчет своих мужей-рогоносцев.

— А кто подслушал?

— Один персонаж.

— Этот Гислый?

— Нет, его брат. Брат Гисли, сына Кислого.

— Нечего подслушивать! Правда, Катя?

Та кивает, смеется.

— И обычно народный сход, тинг и альтинг, как наше вече, решал, сколько серебра надо заплатить за очередной труп или десяток трупов. То есть решали так называемые законоговорители, по сути, судьи, знатоки традиций. А народ уже высказывал одобрение или неодобрение. В некоторых сагах теряешь счет убитым. За убийством следует денежный расчет. Но на этом не заканчивается, и виновного все-таки настигает секира или копье родственников или друзей убитого. И снова — плата, месть. Северный круг. Колесо севера. Не знаю, читал ли эти саги Кропоткин.

— Анархист-князь?

— Он самый. Думаю, что нет. Иначе это помешало бы ему сформулировать основной закон анархизма о взаимопомощи и доброжелательности у людей.