Песнь тунгуса

Сперва Мишка думал, что он теперь обречен на это гудение при солнечной погоде. Но вскоре он уловил закономерность: гудеть бубен начинал, только если Мишка ловил солнце зрачком. То есть он мог регулировать эту игру. Не смотреть на солнце или какие-то яркие огни. Во всех огнях есть солнце. Пока ему не удавалось проверить, будет ли бубен звучать под луной или чистыми звездами.

Возникавший звук Мишка не назвал бы приятным. Этот дребезжащий гул клубился в голове и уходил вниз по ребрам и позвоночнику, и все кости дребезжали, словно были железными.

Задребезжали они и сейчас. И вдалеке в бирюзовой чаше моря Мишка увидел остров.

А он уже думал, что никогда его не увидит.

Увидел!

О-ё!

Остров Солнца и скал,
Остров ледяных узоров
И лебединых бровей.
Там в песках поет флейта
Ржавых подводных кораблей.
И Песчаная Баба буравит лоб моря,
Хватает хладных рыб.
И скалу перламутровую курицу
Кормит зернышками серебра фотограф Адам.

И Мишка снова поймал взглядом колотушку солнца и весь содрогнулся. А с ним и самолет. Милиционер Семенов не обратил на это внимания. Он листал какой-то журнал, купленный в киоске Улан-Удэ. Остальные пассажиры, мужчины и женщины, старик с девочкой, иностранцы, — никто из них тоже ничего не заметил.

Мишка смотрел на остров, пока тот не ушел куда-то за крыло самолета. Байкал густо синел. Мишка не раз видел, как море меняет цвет, будто пойманный хариус. Байкал и был уловом, всегда свежим и чистым, земного рыбака. Одного взгляда достаточно — и Байкал твой. Он был с Мишкой в степях Даурии, в армии. А еще — сэвэн, железный человечек с лосиного плаща, найденного как-то в обветшавшем лабазе. Фигурка эта напоминала силуэт Байкала. И Мишка сейчас вдруг догадался, что Байкал и есть сэвэн — охранитель всех людей на великом платье-ровдуге Земли. Он ясно увидел это платье из лабаза, тонко вычерченного цепочками звезд. Да! Луча Станислав Ильич был прав, когда говорил, что звезды светят и днем и никуда не уходят, просто становятся невидимками по мановению Солнца. А Мишка сейчас видел хрупкий лабаз звезд, в котором лежит платье Земли. О-ё! Бирюзовое платье, вышитое серебром. Мишка косился на Семенова, на других пассажиров, — никто ничего не замечал! Мишка один видел. И он начал тихонько покачиваться и напевать в такт дребезжащему самолету.

О-ё, — пел Мишка Мальчакитов, — высоко лабаз звезд,
В нем ровдуга покоится.
Облака нарисованы,
Тайга, горы, остров.
И птица железная кыыран.

— Ты чего? — вдруг громко спросил Семенов, глядя на него в упор с недоумением и опасливо косясь на иностранцев.

И этот вопрос был как будто тоже словами этой песенки. Да и все другие вопросы, тысячи слов, которые Мишка слышал с рождения, крики и смех, слезы, птичьи голоса, рев моря, треск дров в печке, причитания бабушки Катэ, ругань дядьки Кеши или его жены тетки Зои, рык медведей по весне, когда они вываливаются из берлоги и пробивают свои затычки, кличи лебедей, кряканье уток, шум дождя и тишина туманов, костяной стук оленьих рогов с хорканьем и храпом, грохот прибоя, камнепада, шуршание камусных лыж по снегу, змеиный шелест язычка керосиновой лампы, вжиканье лезвий коньков на ногах черноволосой Лиды, ее смех, и рокот двигателей парохода, рассекающего черные воды Байкала, смешанные с холодом и неясными бликами звезд и бортовых огней, — все эти звучания сливались в какую-то музыку. Все было пением — и гитара пекаря Петрова, и неведомые оленные трубы Юрченкова, и дымящая труба зимовья в тайге, стонущей от ветра.

И все это было голосом сэвэна Байкала.

И Мишка поискал глазами Солнце. А оно ударило в бубен под цветной повязкой. Тогда-то и прозвучала песнь Мишки, песнь Байкала, песнь тунгуса. Мгновенно, о-ё! И моргнуть не успеешь. А Мишка все услышал, до мельчайших подробностей, до мягкого удара падающей кедровой шишки в верховьях Родовой Реки, — а они ого как далеко, высоко!.. Услышал и хруст льдинки в пальцах Лиды, и щелчок фотоаппарата «ФЭД» в руках Кита. И глухой кашель бабушки Катэ, сминающей узловатыми пальцами бумажный мундштук своей неизменной папиросы…

Тут же увидел ее глаза и сизый дымок у смуглого лица. Как будто это не у Кита щелкнул фотоаппарат, а у него, Мишки, фотоаппарат над правой бровью.

Но сам он уже ничего не пел, чтобы не злить Семенова, не потому, что боялся его, а просто хотел побыть в поселке, когда самолет там приземлится. Хотел попросить Семенова выйти из самолета. Потому что заповедный берег Мишка любил.